Чужая — я
Шрифт:
— Тифф? — спрашивает сосед, заметив, что я не делаю попыток выйти вместе с ними с Надин.
— Я поеду к Норту.
Я выдавливаю ненатуральную улыбку, не в силах перестать думать о Хил. И о Стефане. И о том, сколько дерьма в моей жизни благодаря гребаным Фейрстахам. На прощание Джея я отвечаю сдавленным кивком.
— Хочешь поговорить о Хилари? Я уверен, что пока в деле мой отец, ей ничего не угрожает, — говорит Норт, не делая попыток тронуться с места, но сжимая руки на руле.
— Нет, я не хочу говорить о Хилари.
Интуиция твердит, что сестренка вне опасности. Пока. Хотя в случае с Басом моя интуиция сбоит, как сорвавшийся с частоты приемник.
Я просто убита этой новостью. Сейчас все стократ хуже, чем в тот день, когда я узнала о предательстве матери. Потому что Хилари — бесспорно моя вина. И только моя.
— Ты уже водила машину после падения? — меняет тему Норт, разбивая мои мрачные мысли внезапностью и нелогичностью.
— Нет, а что?
— Сейчас начнешь.
Он неожиданно бросает мне ключи. Я, заторможенная страхом и отсутствием сна, не успеваю их поймать и долго шарю рукой по сиденью. За это время на водительском месте становится пусто. Приходится выбираться на улицу тоже.
— Что? — запоздало спрашиваю я. — Я запамятовала, или ты никогда не пускал меня за руль своего… раритета?
— С твоей памятью порядок.
Норт обходит капот и встает рядом со мной, но я не спешу следовать его примеру.
— Но…
— Тиффани, у меня выпускной курс. Я встаю задолго до учебы, чтобы сделать задания, и ложусь после того, как возвращаю тебя сюда со смены. Сплю по четыре часа уже неделю. И сегодня… я рискую вырубиться прямо за рулем.
Мне становится стыдно. Если он таким образом пытается надавить на мое чувство вины, то у него прекрасно получается.
— Я тебя ни о чем не просила, — напоминаю я мрачно. — Ты в любой момент волен…
— Да-да-да, и я тебя ни в чем не обвиняю. Кроме того, что из-за твоей гордости мне приходится мотаться дважды в день на другой конец Бостона при том, что кафе, где ты работаешь, находится на соседней улице с моим домом!
С этими словами он так дергает дверцу, что я удивляюсь, как она вообще не остается в его руке. Вот что значит прорвало. Впрочем, и я хороша. Помощью Норта пользуюсь, а в ответ только гордостью своей тычу. А ведь он объективно мне помогает, хотя рассчитывала я только на Стефа. Дорассчитывалась.
— Садись в машину, — заканчиваю я этот ужасный разговор.
Я не водила достаточно давно, чтобы передачи переключались рывком, но Норт не делает никаких замечаний. И, бросив на него очередной взгляд, я обнаруживаю, что он действительно заснул. Выходит, руль отдал мне не зря. Я не бужу его до самого приезда и даже потом позволяю себе пару минут полюбоваться. Во сне Ворчун кажется не таким колючим, но и расслабленным не выглядит. Быть может, это все неудобство позы. Или он попросту не способен переключиться из-за нервного перенапряжения. Норт — тоже человек, как бы странно это ни было.
Норт как чертово Стефаново кольцо. Вроде и есть у меня, но что с ним делать — непонятно. И еще хуже, что не поймешь, чего от него больше: пользы или опасности.
Я готова спорить, что если бы сейчас захотела вернуть Норта в свою жизнь, то у меня бы получилось. Не сразу, не без доли хитрости, но он все еще не может мне сопротивляться. Что-то бы у нас точно вышло. Увы, я не могу ему сопротивляться тоже. Несмотря на все препоны, меня безумно тянет к нему. До него я не влюблялась. Герри Гамильтон и в подметки ему не годится. Больше — Норт сделал меня другой. Настолько другой, что я потеряла связь с этой версией себя вместе с памятью о последнем годе жизни. Годе, в котором был Норт. Я вернулась к прагматичной, жесткой версии Тиффани. А сейчас снова жажду большего: свободы от общественного мнения, дружеского смеха и прикосновения любимых губ.
В этот момент я понимаю, что Норт уже не спит. И не просто не спит, он отрывается от спинки и тянется к моим губам. Я жду этого поцелуя, по-настоящему жду… и отворачиваюсь, как только он приближается, сама себя не понимая.
— И что это было? — Норт обдает меня арктическим холодом.
— Я… я не могу, — отвечаю я сбивчиво.
— Что же изменилось? — А здесь впору захлебнуться сарказмом.
Полагаю, он намекает на Стефана? Если бы. Попадись нам сейчас Стефан перед капотом, я бы его с большой долей вероятности переехала.
— Ты спал с девчонкой, которая похитила мою сестру, чтобы отвезти прямиком к моему убийце. Ты действительно победил. Я едва ли смогу это принять, несмотря на последовательность событий.
Норт резко откидывается назад. И совершенно неожиданно, несмотря на все прошлые злые и обидные слова, чертыхается.
— Сначала я хотел отомстить тебе. А когда узнал, что ты упала, думал, что после содеянного не заслуживаю большего, чем сучка Мэри. Спасибо, что с лихвой подтвердила это.
Сказав это, он вылезает из машины. Порывы откровенности Норта меня каждый раз пугают, потому что я понятия не имею, что с ними делать. И чувство вины его работает тоже… интересно. Трахнуть Мэри, а потом продолжить трахать Мэри, потому что Мэри такая сука, что самому тошно от того, что ее трахнул? А точно ли все так, а не проще? Трахнул, потому что хотел. И продолжил, потому что понравилось? Игры подсознания штука интересная, знаете ли.
Поправив волосы, чтобы дать себе время, я нервно выдергиваю ключи из зажигания и неминуемо толкаю дверь.
Как бы то ни было, извиняться я не буду. Душевные терзания Норта не отменяют фактов.
— Можешь занять кровать, — предлагает Норт, стоит нам переступить порог.
— Ты хотел выспаться.
— Как скажешь.
Вот ведь! Даже уговаривать не стал.
Я закатываю глаза и плюхаюсь на диван. Одна минута — и мне на голову приземляется уже знакомая подушка. Кажется, кто-то сильно обиделся на мой отказ. Но улыбка с лица стирается мгновенно и бесследно.
Я не должна улыбаться, поскольку моя сестра у похитителя. И до Норта мне дела тоже сейчас быть не может.
***
Я встаю в районе полудня. Разбитая, голодная и с мечтами о душе. В первую очередь — о душе. Может, не будь у Надин регламента на двадцать минут, я бы постеснялась занимать чужую ванну, но он есть, а я дико хочу смыть с себя напряжение прошедшей ночи. Уверенная, что Норт в колледже, я распахиваю незапертую дверь и застываю с открытым ртом, созерцая абсолютно голого хозяина квартиры. Единственное, что в нем прикрыто: подборок. Пеной для бритья. Но вместо того, чтобы тотчас выйти вон, я жадно оглядываю его с головы до ног. Дюйм за дюймом. И только потом, когда живот скручивает спазмом неуместного возбуждения, я осознаю, что делаю, и… наконец-то захлопываю дверь, из-за которой доносится отчетливый смешок.