Чужая здесь, не своя там. Дилогия
Шрифт:
– Надеюсь, – вздохнул Даник.
– Не сомневайся.
Эда Элодия подсуетилась и через пару дней организовала нам список наилучших кандидаток на должность помощницы по дому. Беспокоить и дальше женщину не хотелось, но она сама вызвалась, да ещё и весьма рьяно, хоть и не назойливо. Казалось, что ей действительно было приятно нам помочь.
– Не посоветую я тебе плохого, – соседка похлопала меня по руке, затянутой в перчатку, поэтому я не дернулась. – Позволь старой женщине просто помочь деткам, оставшимся одним. И как вас только родители смогли оставить?
Спустя еще несколько дней у нас на пороге появились соискательницы. Эда Элодия также вызвалась присутствовать при “собеседовании”. Она не была бесцеремонной, она была… ну как квочка, которая беспокоилась о своем выводке. И почему-то нас она быстро приняла за “своих”.
– Еще задурят вам головы. Хоть и старалась подобрать не абы кого, но мало ли…
В этой ее молниеносной заботе не было навязчивости. Не было чувства, как будто душат и лишают выбора, как я ощущала от эдела Вистара. Была искренняя забота о “цыплятках”, оказавшихся без присмотра. И при ней у меня не была желания хорохорится: “я сама справлюсь, я сама все знаю”. Ее теплота и внимание были обескураживающими. От такой заботы у меня комок в горле порой возникал.
Совместными усилиями мы выбрали помощницу – женщину по имени Банафрит. Чем-то она мне напомнила и нашу неожиданную покровительницу: бойкая, активная, в чем-то даже шебутная, но какая-то… душевная, что ли. Наверно, та, которая была нужна нашему тихому болотцу.
Разумеется, я не преминула поинтересоваться у Даника:
– Какая она?
– Искрит, – рассмеялся он.
И даже чуть прищурился, как будто грелся в ее искрах или лучах, как будто даже слепило сияние.
Я теперь частенько спрашивала у Данфера о том или ином человеке: какой он? Было интересно соотнести наши мнения. Иногда любопытство возникало даже о первых встречных. Меня поражало многообразие оценок и описаний. Все в чем-то разные, в чем-то схожие. Кто-то ярко горел, кто-то был слишком тусклым, чтобы быть интересным. Я и сама иногда пыталась угадывать. Но ответ совпадал в одном случае из десяти.
Следующая неделя прошла… как феерия! Банафрит ураганом пронеслась по дому. Чистотой блестели даже самые укромные уголки, куда я и не догадалась бы заглянуть. А уж готовила наша домоправительница как!
Эта женщина уже не тянула на просто помощницу по дому. Мне даже иногда казалось, что она – настоящая владетельница нашей обители. Наше скромное хозяйство она взяла крепко в свои не слабые руки. В общем-то, оно и к лучшему, потому как я стала забывать о своем титуле, хоть и не произносила его больше нигде.
И все же нам удалось найти ту грань, которая не возвышает наемного рабочего, но и не принижает его перед нанимателем. Не то, чтобы дружеские, или сродни родственным отношениям, но что-то вроде того.
Постепенно жилище приобретало не только чистоту, но и уют. Необходимые вещи, а также бытовые мелочи, безделушки превращали его в уютное гнездышко. Учитывая теперь уже двух наседок – определение было наиболее точным.
Я не могла нарадоваться, а иногда даже поверить, что все действительно налаживается. Но уже не казалось странным, что люди, которых я знала так мало, стали такими близкими.
Данфер… Поначалу испуганный зверек, оказавшийся в незнакомом месте, обстановке, он долго привыкал, обживался. Не всегда с охотой участвовал в наших общих начинаниях, но втянулся.
Его комнату три ненормальных женщины хотели обставить по своему вкусу, учитывая, что он у каждой разный, но тут маленький мужчина проявил твердость характера, разве только что кулаком по столу не стукнул. “Я сам выберу.”
Мы даже умилились, но скрыли улыбки от сурового Даника.
В результате комната Данфера, по моему мнению, выглядела несколько аскетичной, строгой, но действительно мужской. Я не возражала – пусть сам свободно выбирает, как ему удобнее, потому как на уговоры Банафрит повесить хотя бы “веселенькие” занавесочки, Даник ответил категорическим отказом. Если его все устраивает – значит так тому и быть.
Эда Элодия и Банафрит… Две женщины, непохожие происхождением, положением, но так схожи по характеру. Я, как и Даник, отогревалась в их присутствии. Их деятельные натуры заражали такой же активностью, что порой и мне сложно было усидеть на месте.
Пока эту брызжущую энергию удавалось направить только на обустройство дома.
Соседка практически каждый вечер звала нас на свои семейные ужины. Было приятно становиться хоть немного сопричастными к этому большому, дружному семейству. Пусть и в качестве гостей, но явно желанных. Ну а Данферу шло только на пользу общение со сверстниками. Внуки четы Рекур могли разговорить даже самых застенчивых – все в бабушку.
Хотя изредка и хотелось отдохнуть от шумной компании. Тогда мы с Даником устраивались в его спальне, где, несмотря на скромность обстановки, было приятно находится, и я вновь вспоминала так полюбившиеся Данферу зеденивские сказания.
Обе женщины часто сетовали, что я жутко худая. К тому же с Банафрит мы много времени вместе проводили на кухне – мне хотелось освоить еще немало блюд. Помощница в такие моменты, и это еще помимо обедов, пыталась напичкать меня лишним (хотя, по его ее мнению отнюдь не лишним) кусочком чего-нибудь вкусного.
Я помнила, как уезжая от Ровенийских и эдель Фордис заметила мою худобу в очередной раз и добавила:
– А знаешь, тебе идет. Осталось только убавить грусти в твоих необыкновенных глазах.
Тогда-то мне было все равно, как я выгляжу.
А сейчас, когда немного схлынули тяготы, когда мысли занимали не только нерадостные события, я как будто заново себя разглядывала в зеркале. Настолько давно не обращала внимания на собственную внешность. Я и впрямь будто бы увидела другого человека. Сильнее выдавались скулы, глаза казались больше, придавая моей внешности большую экзотичность, нездешность. Ну а губы, за которые Диль когда-то обзывала жабой… Рот был все также широковат, а губы не в меру пухлыми. Кто ж его ушьет? Но вкупе с остальными чертами, все выглядело органично.
Повертелась, разглядывая фигуру. И не так уж и худа. Можно было бы желать и побольше объемы в районе женских прелестей, но поправься я – вряд ли там что особо прибавится. Не для кого желать выглядеть лучше, чем я есть. А если и найдется… Не буду думать о плохом.
Вот только есть продолжила все так же понемногу, несмотря на трепетную любовь к сдобе и сладостям.
По приезде в Геделрим я так и не открывала почтовик. Было боязно читать письма от родителей. Вдруг напишут то, что пропасть между нами сделает только глубже, непреодолимей?