Чужие грехи
Шрифт:
— Смю ли я! съ ироніей произнесла она, тяжело дыша:- Я должна благодарить тебя, должна безмолвно слушать твои наставленія…
— Женя, что за тонъ! проговорилъ онъ сдержанно и сухо.
Она вспылила окончательно.
— Ахъ, ради Бога, не распространяйся о тон! вскричала Евгенія Александровна. — Довольно я наслушалась о тон и отъ Владиміра! И гд это вы, мужчины, научились вчно читать нравоученія! Точно мы, женщины, весь вкъ должны оставаться дтьми, которымъ нужно постоянно говорить: «не говори того-то! не длай этого-то»! Эта вчная опека можетъ, наконецъ, надость!
— Да ты обсуди хладнокровно, началъ Михаилъ Егоровичъ, видя, что раздраженіе Евгеніи Александровны длается слишкомъ сильнымъ.
— Пожалуйста, не говори о хладнокровіи! запальчиво перебила она. — Ты объ этомъ такъ часто толкуешь, что это сдлалось общимъ мстомъ. Я очень хорошо понимаю, что можно оставаться хладнокровнымъ на твоемъ
Его больно кольнули эти слова.
— Что же ты меня подлецомъ считаешь? перебилъ онъ ее.
— Я просто говорю о различіи нашихъ положеній! проговорила она тмъ же тономъ. — Да, ты ничего не потерялъ и ничего не потеряешь! А я бросила мужа, дтей, свой кругъ, все, все. У меня нтъ ни положенія въ обществ, ни средствъ, ни возможности существовать безъ твоей помощи. Тутъ, я думаю, трудно сохранять хладнокровіе! Я иногда просто удивляюсь, какъ мало ты задумываешься надъ нашимъ положеніемъ, какъ мало сознаешь, какихъ жертвъ стоитъ мн моя ршимость. Если бы ты понималъ это, такъ ты не смотрлъ бы на меня, какъ на двочку, и не придирался бы къ такимъ пустякамъ, какъ тотъ или другой тонъ. Впрочемъ, можетъ быть, эти придирки…
Она вдругъ въ волненіи замолчала и закусила губы.
— Что же ты не договариваешь? спросилъ онъ.
Она закрыла лицо руками.
— Женя, что съ тобой? спросилъ онъ, тревожно наклоняясь къ ней.
Она отстранила его.
— Ахъ, оставь, оставь меня!.. Къ чему эти ласки, когда исчезаетъ любовь! уже плача, говорила она.
— Женя! съ упрекомъ воскликнулъ онъ. — Не грхъ ли теб говорить это!
— Да, да! шептала она сквозь слезы. — Прежде я могла говорить какимъ угодно тономъ, потому что я не сидла у тебя на ше. Прежде мои капризы и прихоти были для тебя милы, потому что ты радъ былъ всмъ, всмъ пожертвовать мн…
— Женя! шепталъ онъ уже сконфуженнымъ тономъ, точно смутившись, что она дйствительно отчасти угадала его настоящія отношенія къ ней.
— Ты, продолжала она, — даже не замчаешь теперь, что если я и прошу о чемъ нибудь тебя, такъ только потому, что это необходимо; эти просьбы стоятъ мн мучительной внутренней борьбы; я понимаю, что съ каждой новой просьбой я все боле и боле длаюсь похожей на твою содержанку, на кокотку…
— Женя! еще разъ повторилъ онъ совсмъ молящимъ тономъ.
— Кто любитъ, въ томъ чутко чувство деликатности, плакала она, — тотъ не ршится грубо отвтить отказомъ на просьбу любимаго существа, тотъ пойметъ, что просить вообще не легко и еще тяжеле въ томъ положеніи, въ которомъ нахожусь я…
Онъ уже цловалъ ея руки, онъ стоялъ передъ ней на колняхъ, какъ школьникъ, уличенный въ неблаговидныхъ проступкахъ, а она все твердила, что она понимаетъ, что это «начало конца».
О, онъ боялся этому врить, хотя — странныхъ противорчій полна жизнь! — онъ, можетъ быть, вздохнулъ бы свободно именно только тогда, когда это сбылось бы на дл, но сбылось бы безъ объясненій, безъ слезливыхъ сценъ, а такъ, само собою, нежданно, негаданно. Онъ привязался къ ней довольно сильно: ея красота, ея мягкія, почти дтскія ласки, ея веселое щебетанье, ея ухаживанье за нимъ, за ея «Мишукомъ», за ея «папочкой», ея смхъ и слезы, ея пніе и музыка, все это очаровывало, завлекало его въ сти этой женщины. Но это были чисто животныя, чисто физическія отношенія: она сдлалась ему нужна, какъ водка пьяниц, и въ глубин души, въ какомъ то далекомъ уголк его мозга, шевелилось у него также, какъ у пьяницы во время отрезвленія, смутное сознаніе, что лучше бы было, если бы ее вовсе не было. Она въ свою очередь не лгала передъ нимъ и по своему любила его, потому что онъ былъ мягокъ и добръ. У нея была странная, чисто дтская способность любить всхъ, кто былъ ласковъ съ нею. Это нисколько не мшало ей капризно упрекать любимаго человка за малйшій отказъ исполнить ея желаніе и потомъ горько плакать о томъ, что онъ ее мало любитъ. У нея было только одно мрило любви: насколько ее ласкаетъ и балуетъ любимый человкъ. Не даромъ же она выросла именно въ томъ кругу, гд положеніе любимыхъ и не любимыхъ дтей отличается именно тмъ, что первымъ даютъ больше лакомствъ, чмъ вторымъ. Михаилъ Егоровичъ, какъ это часто бываетъ съ людьми, пробившими себ путь безъ чужой помощи, былъ разсудителенъ и разсчетливъ; его даже считали пролазой и человкомъ себ на ум; про него говорили, что подъ мягкою оболочкою въ немъ много жесткости и эгоистическаго безсердечія; но онъ никогда не могъ устоять передъ слезами и просьбами Евгеніи Александровны. Онъ видлъ въ ней женщину, беззавтно отдавшуюся ему, свою первую любовь, свой источникъ опохмленія,
Евгенія Александровна относилась ко всему легко, но и она призадумалась, когда ей впервые пришлось явиться передъ обществомъ: она не принадлежала къ числу тхъ выдающихся по уму, по богатству или по положенію въ обществ личностей, которыя, будучи брошены мужьями или бросивъ мужей, сохраняютъ за собой все уваженіе своихъ знакомыхъ и своихъ родныхъ. Первая встрча съ родителями показала ей, что ее могутъ встртить далеко недружелюбно и подозрительно посторонніе, такъ какъ и ея собственная семья при первомъ свиданіи съ нею надлала ей не мало колкостей и непріятныхъ замчаній. Супруга дйствительнаго статскаго совтника, Дарья Павловна Трифонова, мать Евгеніи Александровны, встртила дочь довольно крупною бранью. Замчанія въ род того, что «на какія же это средства ты жить-то будешь? У насъ еще братья твои на ше сидятъ и сестеръ то твоихъ съ рукъ сбыть не можемъ!» «И вздумала съ кмъ бжать! Съ Олейниковымъ! Еще и самъ опериться то не усплъ, а туда-же чужихъ жонъ сманивать вздумалъ.» «Промняла кукушку на ястреба, а теперь и будешь кулаками слезы отирать!» — эти замчанія градомъ посыпались изъ устъ матери. Почтенная дама для домашняго обихода, для застращиванья дтей и прислуги всегда имла запасъ довольно крупныхъ выраженій, напоминавшихъ, что въ «дйствительной статской совтниц» не умерла еще «писарша».
— Ты, матушка, позоришь насъ! продолжала она бранить дочь. — Что будетъ говорить баронесса фонъ-Шталь? Я бы на мст твоего мужа по этапу тебя вернула въ домъ, черезъ полицію вытребовала бы! Хорошій примръ подаешь младшимъ сестрамъ! Чмъ тебя содержать будетъ Михаилъ Егоровичъ? Ни за нимъ, ни передъ нимъ ничего нтъ!
Дйствительный статскій совтникъ Александръ Петровичъ Трифоновъ, отецъ Евгеніи Александровны, сообразно съ своимъ чиномъ говорилъ мене и былъ по обыкновенію лакониченъ, замтивъ дочери одно:
— Ты и не разсчитывай на моей ше сидть!
Сказавъ это, онъ хлопнулъ дверью и удалился въ свой кабинетъ въ «дламъ.» Съ дтьми и подчиненными онъ всегда объяснялся въ этомъ род сжато и выразительно.
Во второй визитъ пріемъ былъ такой же сухой, хотя Дарья Павловна и была мене строга съ дочерью, видя, что та ничего не проситъ и ни въ чемъ не нуждается. Разговоръ матери и дочери сдлался даже довольно оживленнымъ, такъ какъ на Евгеніи Александровн было удивительно хорошо сшитое новое платье. Мать не выдержала, начала распросы о цн матеріи, объ адрес модистки, перешла къ новйшимъ модамъ и разговорилась окончательно. Есть такіе общіе интересы и вопросы, при которыхъ забываются вс мелкія размолвки.
— Ахъ, мамочка, нынче нужно экономничать и я придумала, что лучше всего шить у себя на дому, щебетала Евгенія Александровна, обрадованная оборотомъ бесды, — У меня есть такая швея: уродъ страшный, съ однимъ глазомъ, здсь вотъ этакій горбъ, ходитъ, какъ верблюдъ…
Она показала, какой у швеи горбъ и какъ она ходитъ.
— Ну, ну, стрекоза! засмялась мать при комическомъ разсказ дочери, махая рукой, чтобы дочь перестала ее смшить.
— Ахъ, мамочка, мамочка, какая вы душка! вдругъ обрадовалась этому смху Евгенія Александровна и начала цловать мать.