Чужие грехи
Шрифт:
Въ этотъ-же вечеръ Евгеній передалъ Петру Ивановичу вс подробности о ход преподаванія у Матросова, о характерахъ и образ дйствій школьныхъ товарищей, о внутренней жизни Платона и Валеріана Дикаго. Изъ всхъ этихъ разсказовъ Петръ Ивановичъ понялъ, среди какого омута стоитъ несчастный мальчуганъ, и на прощаньи невольно замтилъ ему:
— Ну, Женя, не скрывайте ничего отъ меня. Я все-же опытне васъ и авось съумю быть полезнымъ вамъ при случа. Вы стоите въ такомъ омут, гд не трудно и совсмъ потонуть.
— Вы знаете, что у меня нтъ никакихъ тайнъ отъ васъ, сказалъ Евгеній. — Вамъ только я и могу говорить
Петръ Ивановичъ ушелъ въ раздумьи, не зная, что длать: говорить или не говорить Олимпіад Платоновн о всемъ слышанномъ. Онъ еще не принялъ никакого ршенія, когда въ одинъ прекрасный день Олимпіада Платоновна сама прислала за нимъ. Онъ удивился приглашенію, такъ какъ онъ и безъ приглашенія бывалъ у Олимпіады Платоновны почти ежедневно вечеромъ. Онъ не могъ понять, зачмъ его приглашали теперь утромъ.
— А, это вы! Браниться съ вами хочу!
Этими словами встртила его Олимпіада Платоновна, когда онъ вошелъ въ ея кабинетъ.
— Каюсь, если въ чемъ виноватъ, а повинную голову и мечъ не счетъ, шутливо проговорилъ онъ, пожимая ея руку.
— Да я вовсе не въ шутку сердита на васъ, серьезно сказала она. — Скрытничаете вы, вотъ что худо… Вамъ Евгеній говорилъ что-нибудь…
— О чемъ? спросилъ Петръ Ивановичъ, садясь на кресло около письменнаго стола.
— Да вообще о себ, о своихъ впечатлніяхъ, сказала она.
— Говорилъ, отвтилъ Петръ Ивановичъ.
— Что-же вы мн ничего не сказали? замтила старуха.
— А разв вы желаете, чтобы я передавалъ все, что онъ мн говоритъ? спросилъ Петръ Ивановичъ, усмхаясь.
— Не все, сказала Олимпіада Платоновна, чувствуя, что она неловко приступила къ длу. — Но мн кажется, что у мальчика есть что-то на душ тяжелое. Мн хотлось-бы знать, что именно. Можетъ быть, я могла-бы помочь.
Петръ Ивановичъ покачалъ головой.
— Едва-ли вы можете вполн помочь ему, если-бы даже и желали этого, сказалъ онъ. — Но во всякомъ случа я радъ, что вы сами заговорили объ этомъ предмет. Я вамъ на первый разъ могу дать одинъ совтъ: не возите вы его насильно къ разнымъ князькамъ Дикаго, не заставляйте сближаться съ тми, съ кмъ ему вовсе не желательно сближаться, предоставьте ему…
— Ну, это пустяки! Я знаю, что онъ еще дичится знакомыхъ. Но тутъ нтъ ничего серьезнаго, перебила Петра Ивановича старуха. — Я васъ спрашиваю…
— Тутъ гораздо больше серьезнаго, чмъ вы думаете, перебилъ ее въ свою очередь Петръ Ивановичъ. — Евгеній слишкомъ чуткій и, можетъ быть, не по лтамъ смышленный человкъ и потому безъ серьезной причины онъ не станетъ дичиться и бгать отъ дтей.
Въ тон Петра Ивановича уже звучала нотка раздраженія.
— Безъ серьезныхъ причинъ?.. Да говорите вы прямо, что вы знаете! рзко сказала Олимпіада Платоновна.
— А то я знаю, что вы навязываете всякихъ негодяевъ въ друзья своему любимцу и удивляетесь, какъ это онъ не сдлается такимъ-же мерзавцемъ, вдругъ какъ отрубилъ уже совсмъ вспылившій Петръ Ивановичъ.
Олимпіада Платоновна раскрыла ротъ, чтобъ возражать, оборвать его, но съ его языка уже лился потокъ разсказовъ про все, что онъ зналъ. Его раздосадовало, что старуха даже и не подозрваетъ всего того, что длается вокругъ нея. Не стсняясь, не щадя яркихъ красокъ, онъ съ чисто бурсацкою грубоватою откровенностью рисовалъ теперь передъ Олимпіадой
— Да не можетъ быть! Да что вы мн разсказываете!
— Что-же вы думаете, что Евгеній лжетъ передо мною или я выдумываю вамъ это все? возражалъ Петръ Ивановичъ.
— Да вдь это-же дти! говорила княжна чуть не молящимъ тономъ.
— Хороши дти — пятнадцатилтніе и семнадцатилтніе шалопаи, насмотрвшіеся, наслушавшіеся всякихъ мерзостей! горячился Петръ Ивановичъ. — Эти дти опытне васъ во многомъ, они знаютъ такія мерзости, о которыхъ вы и понятія не имете, они продлываютъ такія штуки, отъ которыхъ и иной старикъ покраснетъ!..
И новыя подробности, новыя картины развертывались передъ Олимпіадой Платоновной, которой, не смотря на ея лта, становилось даже неловко и стыдно отъ этихъ разсказовъ.
— Но какъ-же княгиня Марья Всеволодовна, проговорила она въ смущеніи, — неужели она ничего не подозрваетъ?
— Ваша княгиня — она только поклоняется себ и ничего не понимаетъ, ничего не видитъ, что происходитъ вокругъ нея, раздражительно сказалъ Петръ Ивановичъ.
— Но ей надо открыть глаза! говорила Олимпіада Платоновна.
— Чтобы вооружить и ее, и ея дтей противъ Евгенія, чтобы его назвали сплетникомъ и лгуномъ? возразилъ Петръ Ивановичъ. — Или вы думаете, что и ея сынки, и ихъ развратный гувернеръ, и Матросовъ не съумютъ опровергнуть все, что вы разскажете про нихъ ей? Вдь не медицинскую-же комисію вы снарядите въ пансіонъ Матросова для подтвержденія части разсказовъ Евгенія. Не формальное-же слдствіе устроите для оправданія объясненій нашего мальчика?.. Можетъ быть, именно потому-то Евгеній вамъ и не говорилъ ничего, не желая заслужить репутацію клеветника и лгуна. Вдь обличая всю эту грязь, вы должны будете порвать связи съ семействомъ своего брата, вы должны будете взять Евгенія изъ пансіона, гд ему житья не будетъ, а что потомъ?..
Олимпіада Платоновна была страшно встревожена.
— Хуже всего то, что въ душ Евгенія начинается подрываться вра въ людей, сказалъ Петръ Ивановичъ. — Онъ мальчикъ честный и чистый, среди грязи онъ съуметъ устоять нравственно неиспорченнымъ. Но врить въ людей… ну, это довольно трудно тому, кто знаетъ, что съ дтства его бросили на произволъ судьбы отецъ и мать, что другіе отцы и матери заслуживаютъ только презрніе и злобу своихъ дтей, что близкіе къ нему и дорогіе ему люди постоянно ошибались, что другіе окружающіе его вчно лгали. Вы вотъ постоянно расхваливали при немъ и княгиню Марью Всеволодовну, и ея дтей, и пансіонъ Матросова, а онъ въ эти минуты — вы меня извините — смотрлъ на васъ какъ на доброе старое дитя, которое легко обмануть на каждомъ шагу… Вы, можетъ быть, и не подозрвали, что каждой своей похвалой этимъ людямъ вы подрывали въ его глазахъ свой собственный авторитетъ… Вотъ, можетъ быть, главная причина его скрытности, его замкнутости: какихъ совтовъ могъ онъ просить у окружающихъ, когда эти окружающіе или ничего не видятъ въ своей наивности, или лгутъ на каждомъ шагу вслдствіе своей испорченности…