Чужой из психушки (фрагмент)
Шрифт:
1) Он переместился в пространстве, притом дважды.
2) Он находится в чужом теле, притом несимпатичном.
3) Это тело обладает определенной самостоятельностью, но при строгом мысленном контроле выполняет приказания профессора.
Ряд был стройный. Вывод отсюда никакой не следовал. Профессор решил вернуться в прошлое и попытаться экстраполировать ситуацию.
"Так, вчера с утра у меня была консультация в университете, потом кафедра усовершенствования, потом - зубной, потом... Что же было потом? Он никогда не запоминал мелкие бытовые штрихи, но сейчас под действием повышенного содержания в крови адреналина мозг его работал с повышенной активностью. Так, потом
(Пока профессор вспоминает, я улучу минуту и втиснусь в повествование. Знаю, как раздражает читателя это авторское нахальство, это неожиданное появление в занимательном тексте унылой писательской фигуры. Да и ничего умного от этих авторских отступлений ждать обычно не приходится. Чаще всего авторы в закамуфлированной форме жалуются на жизнь, нищенские гонорары, сварливую жену, гастрит, зубную боль или геморрой.
Кстати, о геморрое. Читатель, наверное, до сих пор пытается понять, почему больной геморроем похож на помесь эксгибициониста и обезьяны. Честно говоря, я сперва хотел написать "экзиционалиста и обезьяны", но никак не мог вспомнить, как правильно пишется термин "экзистенциализм". А словаря под рукой не было. Поэтому я и выдумал сей чудовищный гибрид. Вообще-то я и о эксгибиционизме и о экзистенциализме имею весьма смутное представление. Зато слова красивые, ученые. А пишу я, все же, о профессоре.)
И вот тут-то, после небольшого, но напряженного раздумья, профессор вспомнил. И весь покрылся холодным потом от этого воспоминания.
Он вспомнил, как на его скромную "трешку" надвигается уродливая морда самосвала. Потом был треск, страшная боль во всем теле и чернота беспамятства.
"Следовательно, - логично подумал профессор, - я попал в аварию. И, видимо, сильно пострадал. Но, неужели наша славная медицина уже научилась протезировать не только отдельные органы, но и целые тела. Это ведь явно не мое тело. Отсутствие геморроя подтверждает эту гипотезу со всей полнотой. Значит, я оказался достоин. Впрочем, я близко знаком со вторым секретарем горкома, имею контакты со многими работниками партийного аппарата. Выбор моего мозга вполне оправдан, кому же, как не молодым ученым моего уровня, спасать жизнь за счет чужих, безнравственных тел."
Профессор был близок к догадке. Но он еще не обрел славный момент истины. И дай ему Бог не сойти с ума когда эта истина откроется перед ним во всей своей неприглядной наготе.
***
Раздумья профессора прервало появление двух человек в форме. Он не дошел еще в своих рассуждениях до анализа места, в которое занес его Рок. Сейчас было самое время обзавестись новыми фактами для анализа.
Вошедшие грубо поставили профессора на ноги и повели. Они вывели его из смирительной комнаты и повели по длинному коридору, с одной стороны которого было множество металлических дверей с закрытыми окошками и глазками, а с другой - перила, ограждавшие глубокий провал - этажей в пять. На уровне каждого этажа во весь объем провала была растянута стальная сеть.
В голове профессора опять начали всплывать смутные воспоминания о каком-то иностранном фильме, где действие начиналось в тюрьме. И это страшное слово "тюрьма" на миг парализовало аналитическую деятельность его мозга. А сопровождающие тем временем ввели профессора в небольшой кабинет и усадили на металлическую табуретку, привинченную к полу.
За простым канцелярским столом сидел простой советский человек в сереньком пиджачке, темном галстуке, с аккуратной прической "канадка" и с обычной перьевой авторучкой в руке. Этот человек не счел нужным представиться Дормидону Исааковичу, а велел его сопровождающим удалиться и обратился к профессору странно.
– Что, Гоша, опять буянишь?
– сказал он, постукивая обратной стороной ручки по столу.
– Простите, - привстал профессор, - с кем имею честь?
– Сидеть!
– неожиданно рявкнул человек из-за стола, сунул руку в какой-то ящик и извлек огромный черный пистолет, который положил под правую руку на бумаги.
Профессор обомлел.
– Давай кончать это дело по быстрому, - неожиданно ласково сказал человек.
– Дело простое, что нам с тобой его мусолить. Раньше кончим, суд на доследование не вернет, быстрей на зоне отдыхать будешь. А то тут, на киче, какая тебе радость? Ни шамовки толковой, ни солнышка, ни кайфа. Я вот тебе плиту сушняка принес, курево обеспечим без проблем, а?..
– Простите, я вас не вполне понимаю, - на сей раз профессор поостерегся вставать.
– Что вы имеете в виду? И почему вы используете такую странную терминологию?
– Ты что, падла, - сурово наклонился к нему человек, - косить вздумал?! Со мной такие номера не проходят. По кандею соскучился? Сейчас оформим на полную катушку. И основание есть, в камере-то бузил. Колись сука, не тяни вола. Мне всего-то знать надо, когда угнал машину и что еще натворил. Дело твое и без сознанки мертвяк, клиент-то коньки сегодня утром отбросил. Так что по полной раскрутке пойдешь, так или иначе. Но, сам понимаешь, - голос его опять стал доверительно-ласковым, - все надо оформить протоколами, культурно. Заодно есть еще дельце малое, на полсрока твоего тянет, все равно по поглощению большим меньшего пойдешь. А за дело кайф будет. Ты сейчас как, на игле? Или уже спрыгнул?
– Коллега, - попытался прижать руки к груди профессор,- я искренне рад бы вам помочь, но я совершенно...- Прижать руки к груди не удалось, так как они были за спиной в жестких наручниках. Кольцо наручников, облегающее запястье, имело зловещую тенденцию от рывков автоматически сжиматься. Рывков профессор сделал уже достаточно, поэтому кисти его занемели, а боль в запястьях добиралась до сердца.
– Да снимите вы их, черт побери! совершенно в не свойственной ему манере рявкнул профессор.
Человек за столом воссиял улыбкой.
– Совсем другой разговор. Наручники, как я понимаю, жмут немного. Оно, конечно, отрастил грабли-то... Сейчас вызову охрану, снимем. И протокольчик подпишем. Рад, что ты, Гоша, за ум берешься. Да и чего тебе в несознанку идти, когда только за наезд со смертельным ты меньше двенадцати пасок не получишь. У тебя какая ходка-то? Так, седьмая. Да, тут и на пятнашку раскрутиться можно.
Профессор, поглощенный усиливающейся болью, тупо смотрел вперед. Он не мог ни говорить, ни думать. Состояние его было предшоковым.
***
(Позволю себе вмешаться. Глава эта близится к завершению, все вскоре вполне разрешится, так что позволю. Я вот что хотел сказать. Автор обычно отождествляет себя с героем. Толстой, говорят, бросив Анну под поезд, долго расстраивался, болел даже, плакал. А теперь представьте, каково это отождествлять себя с Дормидоном Исааковичем в сложившейся ситуации...)
А профессор в это время находится в новом помещении. Это бетонный стакан с бетонным же полом, тут нельзя ни сесть по-человечески, ни, тем более, лечь. Можно стоять, полусогнувшись. Стоять, когда твои руки скованы за спиной, неприятно.