Чужой ребенок
Шрифт:
– А я вот что тебе скажу, Лариса, – заявил он, положив локти на стол и нависнув над чашкой с чаем, – семья без детей – это не семья. А так – профанация. Дети должны быть. И точка. Правильно я говорю, Наташа?
– Конечно, Андрюшенька, конечно, – поддакнула Наталья Ивановна.
– Я понимаю, раньше времена трудные были – с едой, жильем плохо. И то рожали. И растили. И в войну рожали. А сейчас катаетесь как сыр в масле. А все потому, что молодежь распущенная стала. Только бы урвать, где плохо лежит, все прогулять, снова урвать. Да, раньше
– Вроде того, – буркнула Лариса, уговаривая себя не срываться.
– Да, сейчас, куда ни плюнь, все бизнесмены. Костюм надел, визиток нашлепал и бизнесмен уже. Сегодня на одной работе, завтра на другой. Чуть что не понравилось – заявление на стол и привет. А вот попробовали бы как раньше – с низов начать и в одном месте поработать. Репутацию заработать, уважение. Дослужиться. И трудовая книжка чистая, и коллектив дружный. Все друг друга знают как облупленных. А сейчас вон приходят – еще сопли не высохли, а уже запись делать некуда. Зато какое самомнение! И все в начальники сразу хотят. И денег побольше. Не понимаю…
– Мне пора, – сказала Лариса. Голова раскалывалась от монологов Андрея Петровича, тошнило от «Наполеона». – Спасибо, все было вкусно. Рада была познакомиться.
– А ты, Лариса, как я погляжу, недовольна чем-то? – спросил Андрей Петрович.
– Нет, все хорошо. Только плохо себя чувствую.
– Да, молодежь сейчас любит на здоровье пожаловаться. И стонут, и стонут. А я вот так тебе скажу – мы не жаловались. Жили, работали и не жаловались. В шесть вставали, к восьми на работе. А ты небось в девять только встаешь. И ложишься среди ночи. Разболтанность это, вот что.
– Что ты в нем нашла? – спросила Лариса у мамы, когда они прощались в коридоре. – Он же чудовищный. Как ты это терпишь? Ты же грамотная женщина.
– Ларочка, я грамотной была двадцать лет назад. А сейчас что с меня взять? Андрей Петрович заговаривается, когда выпьет. И резкость сказать может. Но он человек хороший, надежный, не подлый. Меня уважает. Ценит.
Квартира, в которой выросла Лариса и в которой после замужества очень редко бывала Наталья Ивановна, медленно осыпалась. Штукатуркой, краской. А для кого стоять и держаться? Ларисе тоже было не для кого. Она осыпалась носогубными складками, особенно глубокими по утрам.
– Почему у тебя вечно недовольный вид? – спрашивал Игорь.
– С чего ты взял?
А с того и взял – с этих ранних и слишком явных борозд. С этого взгляда – оборванного.
Лариса так и не смогла простить матери, что та слишком просто, быстро, слишком легко нашла ей замену.
Она все реже приезжала в дом Андрея Петровича. Не могла слышать, как мать называет невестку «деточкой» и вытирает салфеткой рты детям. А потом вообще перестала ездить – поругались.
Наталья Ивановна показывала новые фотографии внучек Андрея Петровича.
– Смотри, как она на меня похожа здесь, правда? – с гордостью сказала Наталья Ивановна Ларисе, тыкая в фото круглолицей голубоглазой девчушки.
– Мам, она не может быть на тебя похожа, – огрызнулась Лариса.
– Почему? – обиделась и не поняла Наталья Ивановна.
– По определению. Она не твоя внучка.
Девочка сидела на коленях у Натальи Ивановны.
– А чья я внучка? – спросила она.
– Моя, рыбонька, моя, – запричитала Наталья Ивановна.
– А дедушка мой? – опять спросила девочка.
– Твой, конечно.
Андрей Петрович, до этого молчавший, не выдержал.
– Лариса… – начал он, но Наталья Ивановна его перебила:
– Ничего, Андрюшенька, Ларисе уже пора уходить.
– Вы меня прогоняете? – Лариса окончательно ошалела от того, что мать встала на сторону мужа.
– Нет, конечно, – сказала Наталья Ивановна, – но тебе же вставать завтра. И нам пора укладываться баиньки. Да, моя красотуля? – прижала она девочку.
Лариса встала и стала собираться. Наталья Ивановна вышла проводить.
– Ты стала злая и задерганная, – сказала она. – Посмотри на себя со стороны. Как ты можешь такое говорить? Как у тебя язык поворачивается? Андрей Петрович расстроился. А ведь он про тебя всегда спрашивает, беспокоится. А ты так себя ведешь…
– А ты себя со стороны видела? – не сдержалась Лариса. – Очень хорошо они устроились – ты и кухарка, и нянька, и поломойка. Бесплатная прислуга. Неужели ты этого не понимаешь?
– Ларочка. С Андреем Петровичем мне хорошо. И девочек я люблю, как родных.
– Ага, в попу их целуешь.
– Лариса, что ты со мной все делишь? Что ты мне хочешь доказать? Что я тебя бросила? Думай как хочешь. Я не могу больше. Сердце колоть начинает, как с тобой поговорю… Порадовалась бы за меня.
Дома ничего не менялось. Все крутилось вокруг Ильи – разговоры, проблемы, деньги… Инна, видимо, объяснила сыну, что Лариса ему никто. Или это просто переходный возраст? В любом случае, после того отмечания в ресторане все месяцы нормального общения как корова языком слизала. У Ларисы было ощущение, что они вернулись в начало. Илья стал замкнутым, перестал сидеть с ней на кухне, отказывался куда-то сходить. Она поняла – все, что делала, все, что вкладывала, никому не нужно. Ни Игорю, ни Илье. Можно растоптать и выбросить. Одним махом.
– Да пошла ты, – вырвалось однажды у Ильи. Лариса попросила его сходить в магазин за хлебом.
– Значит, так, – сказала она, – собирайся и пошел вон отсюда. Я больше не хочу это терпеть. Тебе понятно?
– Щас, – огрызнулся Илья.
Она схватила его за футболку, протащила до двери и вытолкала. Сорвала с вешалки его куртку, кепку и вышвырнула за дверь. Следом бросила рюкзак. Ее трясло. От ненависти к сыну мужа, к мужу, к этому дому, к своей жизни. Она ждала, что Илья позвонит в дверь и попросит прощения. Но он, видимо, ушел домой.