Цифраторий
Шрифт:
Такой позор. Быть может, она действительно просто вымоталась? И однажды утром, отдохнувшая и цветущая, она проснется в своей теплой постели, и все станет как прежде. Стоит лишь немного потерпеть, переждать — перебороть боль и тоску. А пока…
Она глядела на толстый и широкий шмат говяжьей вырезки на деревянной разделочной доске и совершенно ничего не ощущала. Розоватая влага текла ручейками из-под куска, острый нож легко и уверенно скользил по красной мякоти, отделяя один шматок от другого, а мясо… пахло мясом. Аромат смерти больше ее не пугал. Он даже казался ей очень тонким, свежим и приятным, и она слегка огорчалась,
Ей нравилось, как аккуратно и умело она разделывает эту вырезку, будто опытный мясник — поперек волокон, ровными кусками, один к одному. И ей нравился мягкий звук, с которым расходится прохладная плоть, словно толстая, натянутая и податливая ткань в раскрытом клюве ножниц.
Было тихо; сквозь кухонное окно лился нежный солнечный свет, заставляя нож блестеть начищенным серебром. Она была почти счастлива, когда в ее новый мир покоя ворвался долгий и грубый звук — так гудели автомобили в старых фильмах. За этим звуком пришли другие и заполонили все пространство кухни. Один переливался колокольчиками, другой походил на бренчание струн, третий, глухой, но тоже противный, как и предыдущие, на стук дерева о дерево, четвертый на звон бьющегося стекла, пятый на лязг металла.
Она перестал разделывать мясо, чувствуя, как в голове зарождается боль. Ветвится к вискам, тянется ко лбу и затылку. Звуки доносились из детской, от них неприятно вибрировал воздух. Это был синтезатор. Но как? Она же выбросила его, чтобы Егор больше на нем никогда не играл.
Голова загудела, в висках застучала кровь. Мерзкие звуки не стихали и с каждой секундой только набирались сил, чтобы свести ее с ума. Они издевались над ней. И звучали совершенно беспорядочно, один накладывался на другой, тут же перебивался третьим — словно шум на оживленном рынке. Они несли с собой хаос в ее новый приятный мир.
Сквозь серую пелену, повисшую перед глазами, она вдруг увидела, как, дребезжат оконные стекла и выплясывают тарелки с кружками на столе. По потолку и стенам с треском разбегались трещины, а пол ходил ходуном — волновался, словно море. Казалось, с минуты на минуту дом, ее милый и прекрасный дом, рухнет, похоронив под своими обломками и ее саму, и ее несносного сына. Этого нельзя было допустить. Ни в коем случае.
— Егор, прекрати сейчас же! — крикнула она.
Но звуки не смолкли, как и головная боль. Теперь она обжигала и покрывала лоб капельками пота.
— Я не буду больше повторять! — старалась она перекричать нестихающий гул. — Иначе мне придется тебя наказать! Ах ты негодный мальчишка, — прошипела она змеей, не узнав собственный голос.
После чего медленно пошла в коридор, так приятно не ощущая боль в хромой ноге. Морок наползал на вздрагивающие стены; густые тени тянулись вдоль вибрирующих половиц, устилая черным узором дорогу, и кружились в воздухе крупными темными лоскутами, хватая длинными пальцами противные звуки детского музыкального инструмента. Это было так странно, ведь на улице было солнечно… Несколько секунд назад она стояла там, на кухне, и на разделочную доску падали солнечные лучи, а теперь почему-то вокруг стало темно, как ночью.
Где-то во мраке скрипнула дверь и знакомый мужской голос произнес:
— Анна, что ты делаешь?!! Егор, у тебя все нормально?
— Да, папа. Я сейчас спущусь.
— Пока оставайся там.
Вдруг тени испуганно разбежались
— Мартин… — губы ее подрагивали, глаза стали влажными.
— Зачем тебе нож?
— Нож? Какой нож?
Она опустила взгляд и увидела свою худую руку, крепко сжимающую разделочный нож, с которого капала кровь. Холодные пальцы разжались, и нож гулко звякнул об пол.
— Мартин… я… — из ее глаз брызнули слезы и потекли ручьями по щекам.
А он подошел, привлек к себе и обнял ее крепко-крепко, словно боялся, что она исчезнет. Его теплая и тяжелая рука легла на ее голову и провела по волосам.
— Ну, тише, тише, — прошептал он ей на ухо очень ласково, как если бы успокаивал маленькую девочку. — Знаешь, возможно, нам действительно стоит обратиться к городскому психологу.
Так они и стояли в коридоре. Ее трясло, она рыдала у него на груди и все никак не могла успокоиться, а он продолжал шептать ей нежные слова и гладить по голове, запуская пальцы в волосы.
Часть 3
Как и любое другое утро понедельника Виктор проводил в своем кабинете, расположенном на втором этаже высотки. Большинство его собратьев-психологов уже давно отказались от личных встреч и предпочитали виртуальные сеансы, тем самым избегая арендных издержек и обеспечивая личную безопасность от особо буйных клиентов. Но Виктор сразу смекнул, что если желает возвыситься над всеми — воспарить величественной птицей, то у него должна быть какая-нибудь фишка. И не прогадал.
Выяснилось, что, несмотря на тысячи лет эволюции, гомо сапиенсы все еще предпочитали реальные встречи виртуальным посиделкам. Пациентов, порой даже самых отъявленных психопатов, натуральное общение серьезно успокаивало, а это было залогом дальнейшего успешного лечения. Для особо безумных клиентов в столе лежал слипер; к счастью, пользоваться им еще не приходилось ни разу. Ну а месячная аренда — сущий пустяк, окупалась одним удаленным сеансом. Конечно, хотелось забраться повыше, к облакам, где посветлее, просторнее и дышится легче, но как тогда быть с теми, кто страдает акрофобией и клаустрофобией? Одному не понравится, что кабинет находится на верхних этажах, другого хватит удар от одной мысли очутиться в замкнутой коробке лифта. А так — ни одного клиента мимо. Сети расставлены широко, прямо перед косяком, плывущем строго по течению.
Виктор недвижно сидел за столом и удрученно смотрел на повисший перед глазами тонкий экран, на собственную страничку в Инвайте. Он любил свой уютный и темноватый кабинет, обставленный в ретро-стиле. Любил большое мягкое кресло, чье удобство непременно отмечал каждый пациент, оказавшийся в нем. Любил занавески цвета морской волны на единственном окне. Любил книжный шкаф с качественной голографической проекцией старых книг с пожелтевшими страницами: если не касаться, от реальных не отличишь. И, конечно, любил настоящий стол из красного дерева, на толстых, резных и чуть изогнутых ногах, с кучей ящичков и полированной поверхностью. Но то, что пестрело на экране, он совсем не любил. Ненавидел.