Цирк Кристенсена
Шрифт:
Больше я не нашел что сказать.
Сам Финсен подошел ближе. Стоять с ним лицом к лицу — все равно что курить сразу целую пачку «Тедди» без фильтра.
— Самое главное, чтобы клиент расписался до того, как ты вручишь цветы. Иначе я не смогу вести бухгалтерию, и магазину конец.
— Понятно, — сказал я.
— И еще одно. Если заказчика нет дома, звони к ближайшему соседу, проси его принять букет, как положено, под расписку, а если и соседей не застанешь, то везешь цветы обратно в магазин. Ни при каких обстоятельствах — слышишь? — ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять букет под дверью клиента. Такой проступок карается смертью, согласно кодексу цветочников,
Я был на грани не то нервного срыва, не то поноса, и прошептал:
— Да.
— Кстати, читать-то ты умеешь?
— Безусловно.
Он снова показал на карточку с адресом:
— Что здесь написано?
Я громко прочел:
— Халвор Уайт. Могенс-Турсенс-гате, тридцать один А, Осло-два.
— И где это?
— В Шиллебекке, — ответил я.
Сам Финсен улыбнулся. Зубы у него были того же цвета, что и пальцы.
— Когда, говоришь, можешь начать?
— Завтра.
— Ошибка. Сегодня.
Он протянул мне букет. Я взял цветы и замер. Знаменательный миг, как бы укоренившийся во мне. Мой первый букет.
— Спасибо, — сказал я.
— Молчи, возьми вот это. — Он дал мне шариковую ручку.
С букетом в руках я осторожно спустился по трем ступенькам в магазин и так же осторожно пошел по гладкому полу. Женщина — должно быть, госпожа Сам Финсен — отворила мне дверь. Когда я поравнялся с нею, она сказала:
— Стало быть, ты наш новый курьер?
Я кивнул.
Она наклонилась к моему плечу и долго смотрела на меня.
— Знаешь, почему он тебя взял?
— Вообще-то нет.
— Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.
Дверь за мной закрылась.
Накрапывал дождь.
Я посмотрел на небо. Чайки — как стеклянные. Все прозрачное. Можно заглянуть прямиком в небесную канцелярию. Там было пусто.
Что там сказала эта доска в халате?
Глядя на тебя, сразу видишь: ты сделаешь все в точности как велено.
До сих пор никто не говорил об этом так прямо.
А я часто думал, не отражается ли моя натура, моя покорная натура, и в чертах лица, как клеймо, от которого мне не избавиться, клеймо вежливого раба, две скрещенные черточки, а вежливость эта — всего-навсего гладкая оболочка страха.
И если кто говорил «у тебя красивые глаза», то лишь затем, чтобы уйти от этой темы.
Спустя много лет, в общем, не так давно, я записал примерно так:
Рассказ — единственное место, где непокорность является добродетелью.
Однако не будем омрачать тенью этот день.
Снова устремив взгляд себе под ноги, я прошагал по Нильс-Юэльс-гате, мимо трамвайных рельсов на Фрогнервейен, пересек Бюгдёй-алле, попутно приметив упавший каштан, и уже на следующем углу свернул прямиком на Могенс-Турсенс-гате, которую назвали так в честь судовладельца, основавшего фонд и приют Могенса Турсена для вдов и одиноких девиц. Ну вот, долго ли, кто умеет. Дом 31 я тоже нашел без труда. На правой стороне — нечетные номера, на левой — четные. Как на всех улицах. Те, кто строил город, подумали о курьерах с цветами. Зато подъезд А сразу отыскать не удалось, и я смекнул, что Сам Финсен решил устроить мне проверку. Подъезды С и В я углядел невооруженным глазом, но, не меньше двух раз пройдя мимо здания, где дикий виноград, словно пламенеющие занавеси, оплетал окна, я так и не обнаружил подъезд А и проклинал тех, что придумали этот злополучный порядок, эти А, В и С, а может, еще и D, Е и F, потому только, что у них остались лишние подъезды.
Уже почти четыре часа. Я начал паниковать. Прямо как перед больницей. Надо у кого-нибудь спросить. Разносчик газет сидел на своей
— Ты вроде сынок самого директора банка? — сказал он.
Я кивнул, не стал его разочаровывать.
— А заодно и курьер?
— У Самого Финсена.
Разносчик газет дрожащими руками закрутил крышку термоса и медленно встал:
— Только ты мне не мешай.
— Ясное дело, не буду.
— Я первый сюда пришел.
— Кто бы спорил.
— Заметано?
— Само собой.
После этого резкого разговора разносчик немного успокоился и наконец сообщил:
— Видишь ли, тридцать один А — крепкий орешек. Он находится не в том доме, где подъезды В и С, а по Бюгдёй-алле, двадцать шесть, вход с Фредрик-Стангс-гате. Черта лысого поймешь.
— Что верно, то верно, — кивнул я. И побежал за угол, на Фредрик-Стангс-гате, к подворотне, а разносчик победоносно крикнул мне вдогонку:
— Теперь-то ты знаешь!
И действительно, я нашел там подъезд А, нашел имя Халвора Уайта и на втором этаже справа — его дверь. Все можно найти, когда знаешь, где искать. А когда не знаешь, находишь что-нибудь другое, но что проку? Мир слишком велик. Бессмысленно искать иголку в Америке, если потерял ее в Африке. Я быстро пригладил расческой чуб, оторвал нижнюю часть адресной карточки, достал шариковую ручку и позвонил в дверь. Подождал. Позвонил снова. И снова подождал. Может, Халвор Уайт помер, а цветы опоздали к похоронам. Звонить пришлось трижды. Потом я услышал, что откуда-то издалека, из джунглей квартиры, явственно приближается шарканье мягких тапок. Человек. Продолжалось это бесконечные часы. Я обдумывал, что сказать. Сам-то Финсен ничего про это не говорил. Халвор Уайт, I presume. [2] Дверь отворилась. Передо мной стоял сутулый мужчина в майке, подтяжках и, как я уже говорил, в тапках. Смотрел он очень подозрительно, прямо-таки мрачно.
2
Я полагаю (англ.).
— Я принес цветы, — сказал я и протянул ему квиток и ручку. Мрачная подозрительность уступила место смятению.
— Мне?
— Напишите свое имя, дату и час.
Он помедлил.
— Ты уверен, что это мне?
— Вы же Халвор Уайт, Могенс-Турсенс-гате, тридцать один А, Осло-два?
— Да, это я.
— Тогда вам. Если по этому адресу нет другого Халвора Уайта.
Он медленно покачал головой, написал на квитке свое имя и, опять помедлив, спросил: