Цирк

Гойтисоло Хуан

Пабло исполнил это с некоторым трудом – у него дрожали руки.

– Теперь положите ее на прежнее место.

Пабло снова повиновался. По лбу его струился пот. У него было такое чувство, точно он играет в какой-то комедии.

– Вернитесь к своему товарищу.

Атила стоял посреди комнаты, подняв руки, но по его исказившемуся звериному взгляду Пабло понял, что происходит что-то необычное. Преодолев страх, он обернулся.

То, что затем случилось, развертывалось так стремительно, что он не успел вмешаться. Цыган Эредиа напал на дона Хулио сзади и выбил у него из рук оружие. И почти сразу же на дона Хулио набросился Атила и несколько раз

ударил его ножом в грудь.

Дон Хулио оглянулся и рухнул, как кукла. Его руки, которые он поднял было к сердцу, медленно раскинулись по ковру, и кровь, выступившая пятнами на рубашке, пропитала пиджак и стала капать на пол.

Наступило молчание, все трое, тяжело дыша, глядели друг на друга, точно пьяные. Потом их взгляды снова устремились к телу.

– Мы его пришили, – хрипло сказал Атила. – Он мертв.

Атила стал коленом на ковер и приложил ухо к сердцу дона Хулио. Когда он поднялся, его щека была в крови. Эредиа глядел на труп как загипнотизированный, грудь цыгана тяжело вздымалась словно мехи.

– Старик подошел неожиданно и направился прямо в дом. Я не знал, что делать…

– Мог нас предупредить, – со злобой сказал Атила.

– Я свистел… Но вы не отвечали, тогда я вошел в дом.

Пятно на ковре расползалось. Бой часов в вестибюле напугал их. Последние умирающие головешки медленно догорали в камине.

– Я смываюсь, – сказал цыган, глядя на них почти с ненавистью.

– Подожди, не теряй головы.

Голос Атилы, по-видимому, вернул цыгану хладнокровие. Эредиа скрестил на груди руки и остался на месте. Атила обернул нож платком и сунул в карман. Его руки, как и руки Пабло, нигде не оставили отпечатков. Убедившись, что все в порядке, он открыл ящик стола, вытащил коробку с деньгами и показал ее цыгану.

– У нас есть деньги, понимаешь? Если не распускать нюни, ничего не случится. Ступай на улицу, чтобы тебя видели. Мы перелезем через ограду за домом, а перед тем, как уйти, высадим окно. Самое главное – запомни: в дверь мы не входили. Когда тебя опросят, говори, что он вернулся неожиданно и не сказал тебе ни слова. В воскресенье увидимся, и я отдам тебе твою долю. А теперь мы с Пабло идем в «Погребок».

* * *

Выйдя из дому, Ута допил коньяк. Мысли, время от времени проносившиеся в его мозгу, внушали ему страх. Он страстно желал ни о чем не думать. Все сказанное и сделанное за последние дни представлялось ему следствием предварительного соглашения.Это просто забавная цепь недоразумений, с которыми он может разом покончить одним мановением руки.

Поднимаясь по Кубинской улице, он ждал режиссерского знака. «Хватит, – должен сказать режиссер, выходя из какого-нибудь подъезда, – игра окончена. Ты великолепный актер». Люди, прячущиеся за ставнями и жалюзи, высунутся из окон, аплодируя мастерству его исполнения, и мальчики и девочки, друзья Лус-Дивины, возложат ему на голову лавровый венок.

Ута был уверен, что сегодня наступит финал. Между тем улица хранила настороженное молчание. Развесив на балконах флаги и ковры, жители скрылись в домах. На маленькой площади высилась триумфальная арка, несомненно, возведенная из уважения к нему. Проходя под ней, Ута отдал честь. С того момента, как он покинул Элису, у него было такое чувство, словно он ступает по воздуху, как случается во сне.

Временами страх возвращался. Навязчиво подступало воспоминание о долге хозяину такси и механику. Чтобы изгнать его, Ута принялся мечтать, как, переговорив с ним,

дон Хулио признает справедливость его доводов и ссудит необходимую сумму денег. Проделка с телеграммой, подписанной именем Селии, будет забыта: Ута объяснит дону Хулио, что поступил так лишь для того, чтобы заставить его прийти на свидание, и старик, узнав об этом, с удовольствием посмеется над его хитростью.

Дав Уте небольшую передышку, во время которой тот уже успел построить планы о том, как купит пальто жене и велосипед Лус-Дивине, страх снова подкрадывался к нему, нашептывал на ухо, что дон Хулио не станет платить его долги и не даст ни гроша, сколько его ни проси. На мгновение Ута поддался отчаянию. Тогда он – человек пропащий.

– Если он не даст мне взаймы, я его убью.

Высказав вслух свое намерение посреди безмолвной улицы, еще празднично украшенной, он: снова обрел спокойствие. Деньги, в которых ему отказал отец, были необходимы для пропитания жены и Лус-Дивины. Поэтому он должен бороться, пока не достанет их, даже если придется ради этого исполнить свою угрозу.

– Я схвачу разрезной нож и вспорю дона Хулио сверху донизу. Потом я насыплю в мешок опилок и затолкаю этот бурдюк внутрь.

Его воображение заполонили леденящие кровь картины, напоминающие похождения гиньоля. У дона Хулио гладкое лицо, как у куклы. Ута почему-то был уверен, что стоит сделать на коже дона Хулио маленький надрез, и этот человек сразу опадет, точно воздушный шар, из которого выпустили воздух, не успев даже вскрикнуть. Его кровь разольется по полу и загустеет маленькими островками, отливающими зеленью, словно лишайник. Потом Ута вспомнил о дорожном разговоре и прибавил:

– Кроме того, Джонни обещал мне помочь.

Две женщины, разговаривая, переходили мостовую. Из осторожности Ута спрятался за олеандр. Выждав, пока они пройдут, он на цыпочках продолжал свой путь. По мере того как Ута удалялся от центра, улицы становились все безмолвнее. Колониальный квартал, чуждый лихорадочному веселью ярмарки, был, как всегда, погружен в сон. Время от времени ветер заносил сюда визгливую музыку аттракционов, и темные ветки олеандров вздрагивали как живые.

– Без свидетелей. Без свидетелей.

Он шел, держась в тени, прячась от обморочного света луны. Теперь он сожалел, что бросил Джонни. Джонни мог бы ему помочь, когда он окажется лицом к лицу с доном Хулио. Да нет же, у него опять разбегаются мысли: ведь Джонни тоже кредитор, он принадлежит к враждебному лагерю.

Опомнившись, он обнаружил, что поднимается по лестнице, которая ведет к водохранилищу. Идущая в гору улица слабо освещалась полдюжиной фонарей. Ветер намел на лестничных площадках огромные кучи листвы.

Ута толкнул калитку, стараясь действовать бесшумно. Хотя голова у него шла кругом, он сразу же нашел звонок, но ждать не стал и решительно шагнул в парк. Несколько минут он продвигался вперед, и ему уже показалось, что он заблудился, когда неожиданно среди хаоса лягушачьих оркестров перед ним возник погруженный в молчание дом.

Дверь была распахнута настежь; над входом горел круглый фонарь. Поддавшись магии этого безмятежного покоя, Ута неслышно пересек палисадник. Когда он поднимался по ступеням, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отступить назад: к нему тянулись неподвижные стебли бугенвилий. Внезапно он понял, что все здесь ожидает именно его.

За дверью никого не было. Сдерживая дыхание, Ута вглядывался в прихожую, залитую тусклым светом фонаря.

– Есть тут кто-нибудь? – опросил он.