Цирк
Шрифт:
— Детектор для выявления подслушивающих устройств. Они все здесь очень недоверчивые на этом судне.
— И ты еще удивляешься? С нами на борту?
— Что там еще было?
— На дне чемодана лежали полторы тысячи долларов десятками…
— Вот об этом я не знал. Купюры старые?
— Нет. Новые. Номера по порядку.
— Какая беспечность!
— Похоже, что так. — Мануэло протянул Бруно листок бумаги. — Я записал первый и последний номера серий.
— Отлично, отлично. Ты уверен, что банкноты настоящие?
— Жизнью ручаюсь. Я не торопился и дал посмотреть одну банкноту Робаку.
— Это все?
— Там было еще несколько писем, адресованных Картеру. Не на конкретный адрес, а до востребования в разные города, главным образом в Лондон и Нью-Йорк.
— На каком языке? На английском?
— Нет. Этого языка я не знаю. Почтовый штемпель Гдыни. Это ведь Польша, да?
— Правильно. Итак, все оставлено как было, дверь заперта, а ключи возвращены спящему мистеру Картеру?
Мануэло кивнул. Бруно поблагодарил его, вернулся в свою каюту, мельком взглянул на номера банкнот, которые записал его друг, и спустил бумажку в унитаз.
Грабитель, напавший на Картера, так и не был найден. Но это никого не удивило.
Вечером накануне прибытия в Геную доктор Харпер зашел в каюту к Бруно. Он налил себе шотландского виски из практически нетронутого бара Бруно и спросил:
— Как идет ваш мыслительный процесс по поводу проникновения в «Лубилан»? Боюсь, что мой окончательно застопорился.
Бруно мрачно ответил:
— Для моего здоровья было бы лучше, если бы я мог сказать то же самое.
Харпер выпрямился в кресле и поджал губы.
— Значит, у вас появилась идея?
— Пока не уверен. Так, проблески. Я тут думал… Нет ли у вас еще какой-нибудь информации для меня? Все равно какой? План внутренних помещений западного здания, и как получить доступ на девятый этаж? Вот, скажем, крыша.
Можно ли туда проникнуть по вентиляционной шахте или через люки?
— Откровенно говоря, я не знаю.
— Скорее всего, о вентиляционной шахте можно забыть. В таких усиленно охраняемых зданиях циркуляция воздуха обычно осуществляется через боковые стены, сквозь очень узкие щели. Но люки в здании, как мне кажется, должны быть. Иначе каким образом охрана добирается до сторожевых вышек, а электрики — до верхнего периметра, если в том возникает необходимость? Едва ли они карабкаются по вертикальным металлическим лестницам высотой в двадцать семь метров, прикрепленным к стенам со стороны двора. А как там обстоит дело с лифтами?
— Это я знаю. Лестница в каждом здании идет снизу доверху. По обеим сторонам лестничного проема есть лифты.
— Скорее всего, лифт поднимается до девятого этажа. В таком случае на крыше должна быть будка лифта, где расположен подъемный механизм. Через нее обеспечен вход внутрь.
— А еще обеспечена ваша верная гибель в том случае, если вы начнете спускаться, а лифт двинется вверх. Такое нередко случалось с механиками, ремонтирующими лифты.
— Риск есть риск. А пройти по обледенелому кабелю под напряжением в две тысячи вольт при сильном ветре — возьмем наихудший вариант — это не риск?.. Что находится на восьмом этаже? Тоже лаборатории?
— Как ни странно, нет. Восьмой этаж западного здания относится к тюрьме. Здесь спит тюремное начальство и служащие канцелярии. Возможно, они не любят слушать вопли
Бруно задумчиво посмотрел на собеседника.
— Позволительно ли мне спросить, откуда вы знаете такие подробности? Я думал, ни одному постороннему еще не удавалось проникнуть в «Лубилан», а охрана вряд ли посмеет что-либо рассказывать.
— Это не совсем так. В Крау у нас есть свой человек. Не американец, местный. Пятнадцать лет назад этот человек был посажен в «Лубилан» за какой-то пустяковый политический проступок. После нескольких лет заключения парень стал пользоваться доверием охраны и получил полную свободу передвижения по всему зданию. Его привилегированное положение ничуть не умерило лютую ненависть, которую этот человек питал и питает к режиму вообще и к исследовательскому центру «Лубилан» и его сотрудникам, в частности. Он упал в наши руки, как перезревшее яблоко. Этот человек и сейчас еще иногда выпивает с охранниками из центра и надзирателями и благодаря этому остается в курсе того, что там происходит. Его освободили четыре года назад, но охранники до сих пор считают этого парня доверенным лицом и свободно беседуют в его присутствии, особенно когда он угощает их водкой. Деньги на водку даем ему мы.
— Опасное дело.
— Разведка и контрразведка вообще дело рискованное. И начисто лишенное романтики.
— Но наша проблема все еще остается. Должно же быть какое-то решение! Вы уже обсуждали это с Марией?
— Нет. У нас еще будет время. Чем меньше людей знает…
— Я хотел бы сегодня вечером поговорить с ней. Вы не против?
— Две головы — хорошо, а три — лучше? — улыбнулся Харпер. — Вряд ли это комплимент для меня.
— Смотря с какой точки зрения. Я не могу допустить, чтобы вы были слишком тесно связаны с тем, что я делаю. Вы координатор, единственный человек, который знает, что происходит на самом деле, — я продолжаю думать, что вы рассказали мне еще не все, но это, по-видимому, не так важно. Кроме того, я усердно ухаживаю за этой девушкой, — хотя и в соответствии с инструкциями, но все же задача не кажется мне неприятной, — и люди привыкли видеть нас вместе.
Харпер беззлобно ухмыльнулся.
— Они также привыкли видеть, как вокруг Марии увивается юный Генри.
— Я вызову его на дуэль, когда мы доберемся до какого-нибудь подходящего европейского пейзажа — нужно ведь соблюсти антураж. Мне не нужны от Марии идеи, мне нужна только ее готовность к сотрудничеству. Не имеет смысла обсуждать это с вами, пока я этого не добился.
— Никаких обид. Когда вы встретитесь с ней?
— После ужина.
— Где? Здесь?
— Нет. Для доктора вполне естественно навестить меня, то есть проявить заботу о ценном имуществе цирка. Но, как вы уже заметили — или сделали вывод из священнодействия Картера с его детектором, — вполне возможно, что кто-то проявляет ко мне излишнее любопытство. Не хочу, чтобы начали следить и за Марией.