Цитадель
Шрифт:
После обхода больницы он увел Эндрью в длинную комнату врачей, находившуюся в нижнем этаже. Несмотря на то, что не было еще и четырех часов, здесь уже горели лампы. Жаркий огонь пылал за железной решеткой, на стенах висели портреты знаменитых врачей больницы, среди них, на почетном месте над камином, доктор Линтель Ходжес, очень важный в своем парике. Это была замечательная реликвия славного прошлого, и по тому, как слегка раздувались ноздри доктора Сороугуда, видно было, что этот холостяк и церковный староста любит ее, как собственное детище.
Они приятно провели время за чаем и блюдом горячих гренков с маслом в компании других
Эндрью нашел, что интерны очень приятные молодые люди.
Но, заметив их почтительность к доктору Сороугуду и к нему самому, он не мог удержаться от улыбки, вспомнив свои столкновения с другими "наглыми щенками" еще не так давно, когда он пытался помещать в больницу своих пациентов.
Рядом с ним сидел молодой врач Валленс, который целый год работал в Соединенных Штатах в клинике братьев Майо. Они с Эндрью заговорили об этой знаменитой клинике и ее порядках, потом Эндрью с внезапным интересом осведомился, не слыхал ли Валленс в Америке о Стилмене.
– Слыхал, конечно,- сказал Валленс.- Там его все очень высоко ценят. У него диплома нет, но неофициально он более или менее признан. Он достигает поразительных результатов в своей работе.
– Видели вы его клинику?
– Нет.
– Валленс покачал головой.- Я не бывал дальше Орегона.
Эндрью некоторое время молчал, не зная, следует ли говорить то, что ему хотелось.
– Мне думается, это - замечательнейшее учреждение,- сказал он наконец.Я ряд лет переписывался со Стилменом. Он первый мне написал по поводу моей статьи, которую напечатали в "Американском журнале гигиены". Я видел снимки его клиники. Нельзя и представить себе более идеальное место для лечения. Клиника расположена высоко, посреди соснового леса, в уединенном месте. Застекленные террасы, специальная система регулирования воздуха, которая обеспечивает полнейшую его чистоту и ровную температуру зимой.Эндрью остановился было, смущенный своей горячностью, так как общий разговор вокруг прекратился, и его слова слышали все за столом.
– Как подумаешь об условиях лечения у нас в Лондоне, то такая клиника кажется недосягаемым идеалом.
Доктор Сороугуд сухо и неприязненно усмехнулся.
– Однако наши лондонские врачи всегда очень хорошо справлялись со своим делом в этих самых условиях, доктор Мэнсон. Мы не располагаем теми экзотическими аксесуарами, о которых вы упоминали. Но смею думать, что наши хорошо испытанные и надежные методы (хотя, быть может, не такие эффектные) дают столь же удовлетворительные и, вероятно, более прочные результаты.
Эндрью молчал, потупив глаза. Он чувствовал, что с его стороны было нескромностью так открыто заявлять о своем мнении, пока он здесь еще новый человек. А доктор Сороугуд, чтобы показать, что он не хотел его одернуть, любезно переменил тему - заговорил об искусстве ставить банки. История медицины давно была его коньком, и он собрал массу сведений относительно хирургов-цырюльников старого Лондона.
Когда они поднялись, он приветливо сказал Эндрью:
– У меня имеется старинный набор банок. Как-нибудь непременно покажу их вам. Право, просто срам, что банки теперь не ставят. Это был и есть отличный способ вызывать внешнее раздражение.
Если не считать этого первого легкого холодка между ними, доктор Сороугуд показал себя добрым товарищем, всегда готовым помочь. Он был дельный врач. Почти безошибочно ставил диагноз и всегда охотно водил Эндрью по своим палатам. Но его упорядоченная душа восставала против вторжения какого бы то ни было новшества в лечении.
Он и слышать не хотел о туберкулине, считая, что его терапевтическое действие еще совершенно не доказано. Он очень скупо и неохотно применял пневмоторакс, а вливаний делал меньше, чем все другие врачи в больнице. Зато он весьма щедро применял рыбий жир и дрожжи. Он их прописывал всем своим пациентам.
Приступив к своей работе, Эндрью забыл о Сороугуде.
Он твердил себе, что чудесно после многомесячного ожидания снова приняться за любимое дело. Он проявлял очень близкое подобие былого пыла и энтузиазма.
Его прежняя работа над вопросом о туберкулезных повреждениях легких рудной пылью неизбежно привела его к изучению легочного туберкулеза в целом. У него зародился план, неясный еще ему самому: в связи с опытами фон Пирке, изучить ранние физические признаки первичного разрушения легких. В его распоряжении был богатый материал - худосочные дети, которых матери приносили в надежде на всем известную щедрость доктора Сороугуда, раздававшего экстракт солода.
Но как ни старался Эндрью обмануть себя, душа его больше не лежала к этой работе. Он не мог вернуть себе прежнее непосредственное увлечение ею. Слишком много другого занимало его ум, слишком много серьезных случаев в практике, чтобы он мог сосредоточиться на каких-то неясных ему явлениях, которых еще, может быть, и не существует. Никто лучше его не знал, как много времени требуют исследования, а он теперь постоянно спешил. Этот аргумент был неопровержим. Скоро он стал находить его вполне логичным,говоря попросту, он не способен был больше заниматься исследованиями.
Бедняки, приходившие в амбулаторию, требовали от него немного. Его предшественник, невидимому, был грубый малый, и так как Эндрью щедро прописывал лекарства и порой шутил с больными, популярность его держалась прочно. Он ладил и с доктором Миллигеном и с некоторого времени усвоил его метод осмотра постоянных больных.
Он вызывал всех сразу к столу в начале приема и на скорую руку заполнял их карточки. Нацарапывая на рецепте слово "повторить", он не имел времени вспомнить, какой когда-то издевался над этой классической формулой. Он был на пути к тому, чтобы превратиться в превосходный образец "известного врача".
IX
Прошло полтора месяца с тех пор, как Мэнсон был принят в больницу Виктории, когда однажды утром, сидя с Кристин за завтраком, он распечатал письмо с марсельской маркой. Недоумевая, пробежал его глазами и вдруг воскликнул:
– Это от Денни! Ему, наконец, надоела Мексика. Он возвращается, чтобы осесть где-нибудь окончательно,-так он пишет, но я поверю только, когда увижу его! А приятно будет увидеться с ним опять. Сколько времени он уже за границей? Кажется, целый век! Он едет домой через Китай.
Газета у тебя, Крис? Взгляни, когда прибывает "Орета".
Кристин была не меньше его обрадована неожиданной новостью, но по другой причине. Она испытывала очень сильное материнское чувство к мужу, своеобразное стремление оберегать его. Она видела, что Денни и, в меньшей степени, Гоуп имели на него благотворное влияние. И в особенности теперь, когда она чувствовала в нем перемену, ее тревожная бдительность усилилась. Как только пришло письмо от Денни, она начала раздумывать, как свести вместе этих трех людей. Накануне того дня, когда "Орета"