Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Шрифт:
«Сегодня им необходимо сесть в поезд, что было далеко не легкой задачей. Вокзал в часы отхода редких поездов находился во власти всемогущей посадочной пятерки, без пропуска посадкома никто не имел права выйти на перрон. <…>
Павел видел, что сесть обычным порядком на этот поезд не удастся, но ехать было необходимо, иначе срывалась конференция.
Отозвав Риту в сторону, посвятил ее в свой план действий: он проберется в вагон, откроет окно и втянет в него Риту. Иначе ничего не выйдет.
– Дай мне свою куртку, она лучше любого мандата» 321 .
321
Островский Н.А. Указ. соч. С. 199–200.
Социальную значимость одежды из кожи хорошо улавливали рядовые горожане. Например, на заседании Петросовета в сентябре 1920 года звучали требования «все кожаные тужурки, галифе и фуражки отдать на фронт, в Красную армию» 322 . Достать кожанку – предмет вожделения многих – было нелегко.
Гимнастерки
Распределительные нормы эпохи военного коммунизма начертали свой «закон» на коллективном теле жителей городов Советской России. И след этого закона был заметен и после перехода к новой экономической политике. Организованное распределение обуви и одежды, а по сути дела, прямое нормирование внешнего облика городского населения продолжалось до осени 1922 года. Окончание вещевых выдач можно считать реальным переходом к нормам нэпа в повседневной жизни. Однако на ментальном уровне усвоение бытовых практик новой экономической политики пока еще не произошло. Материальное положение основной части городского население улучшалось медленно. Более того, после отмены бесплатных выдач вещей степень оборванства явно возросла. Теперь оно вплотную коснулось и рабочих. Многие из них, судя, например, по воспоминаниям наборщика одной из питерских типографий, и в начале 1923 года «ходили в гимнастерках с “разговорами” (так называли в шутку красные поперечные клапаны), носили ботинки с обмотками, а на голове – буденовки-шлемы» 323 . Нередко на заседаниях фабрично-заводских комитетов обсуждались ходатайства о выдачи материальной помощи для покупки платья и обуви. Типичным можно считать заявление, поступившее в 1923 году в заводской комитет Обуховского завода. В документе отмечалось: «Из одежи у него (у рабочего. – Н.Л.) ничего нет, кроме того в чем ходит на работу, а на работу ходит в рваном. То, что есть, порвано и поношено» 324 .
322
Петроградский совет рабочих и красноармейских депутатов. Заседание пятое. Стлб. 251.
323
Вечтомова Е.А. Здесь печаталась «Правда». Л., 1969. С. 147.
324
ЦГА ИПД СПб. Ф. К-601. Оп. 1. Д. 1127. Л. 3.
Плохо была одета и основная масса вузовской молодежи. В.К. Кетлинская вспоминала о своей студенческой молодости: «В обиходе у меня были одна юбочка и две фланелевые блузки – по очереди стираешь, отглаживаешь и надеваешь в институт и на вечеринку, дома и в театр» 325 . Заметные трудности продолжала испытывать интеллигенция, ученые, писатели. Н.Я. Мандельштам совершенно серьезно писала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками» 326 . Сама она к моменту переезда в Ленинград в середине 1920-х годов имела «одно пальто на все сезоны и туфли с проношенной подошвой, подшитые куском шелка от юбки» 327 .
325
Кетлинская В.К. Здравствуй, молодость! С. 53.
326
Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 102–103.
327
Там же.
О плохом состоянии гардероба горожан в первые годы нэпа свидетельствует и то, что они практически каждый день занимались починкой обуви и одежды. По данным С.Г. Струмилина, в декабре 1923 года по будним дням служащие занимались латанием дыр на своих вещах в течение 0,9 часа, а рабочие – 0,7 часа 328 . На различного рода развлечения они отводили значительно меньше времени. Много сил занимала и такая бытовая практика, как переделка одежды. Именно эту стратегию выживания в годы нэпа вынуждена была использовать Антонина, юная героиня романа Ю.П. Германа «Наши знакомые»:
328
Струмилин С.Г. Бюджет времени рабочих 1923–1924 гг. // Струмилин С.Г. Избранные сочинения: В 5 т. М., 1963. Т. 3. С. 203, 232.
«Ей долго не спалось. Стараясь надышать под одеяло, чтобы скорей согреться, она думала о том, как привести в порядок свое выцветшее, короткое и вытертое пальто… Вата в пальто сбилась, подкладка протерлась, какие-то дрянные лошадиные волосы то и дело вылезали наружу.
“Если кожей обшить по краям, – думала Антонина, – такой не очень толстой или даже тоненькой кожей…
А что, если не кожей? – внезапно подумала она. – А что, если воротник сделать ну хоть бы из барашка, тогда ту материю, что на воротнике, можно на обшлага пустить и так придумать обшлага, чтобы они клапанами заходили на локти, получится красиво, пожалуй…”» 329 .
329
Герман Ю.П. Наши знакомые. С. 55.
Вообще типичной чертой внешнего облика жителей городов было ношение перешитых вещей, чаще всего одежды дореволюционного образца. Д.А. Гранин писал о временах своего детства: «Вещи в ту пору жили долго, многие дремали в сундуках, пересыпанные нафталином. В начале лета их вынимали, вывешивали во двор проветриваться. Мы, дети, сидели возле них, стерегли. Чего там только не висело: тулупы, шали, шелковые платья, френчи, будто мода ничего не могла сделать с этими прочными сукнами, бостонами, плюшами, чесучовыми пиджаками, габардиновыми плащами» 330 . В первоначальном виде носить эти вещи было
330
Гранин Д.А. Указ. соч. С. 32.
Эта профессия возродилась после того, как прекратился прямой обмен вещей на продукты и началась купля-продажа. Петербуржец П.П. Бондаренко вспоминал: «После полудня и ближе к вечеру во дворах появлялись новые люди: неторопливо заглядывая в окна, как бы прохаживаются татары, одетые в длиннополые одежды и небольшие круглые черные шапочки. Слышится привычное: “Халат, халат”, – после продолжительной паузы “позывные” повторяются… Иногда из окна кивают, и старьевщики заходят в квартиру, а выходят оттуда, неся в руках старый сюртук, поношенный фрак, шляпу-котелок, цилиндр и тому подобное… Старой одежды хватало, и ее охотно брали старьевщики» 331 .
331
Бондаренко П.П. Дети Кирпичного переулка // Невский архив. СПб.; М., 1993. С. 91–92.
Примерно до 1924 года на вещевых рынках советских городов можно было найти одежду, носившую на себе еще отпечатки социальных приоритетов эпохи военного коммунизма, – в частности, кожанки. В первой половине 1920-х годов этот вид одежды был ходовым товаром. В первую очередь эти вещи даже после введения нэпа стремились приобрести начинающие партийные работники и особенно комсомольские активисты из рабочей среды. Бывшая фрезеровщица московского завода «Динамо» Е. Пылаева вспоминала, что в 1923 году «самой модной одеждой для комсомолки была черная юбка в складку, белая блузка, красный платок и кожаная тужурка» 332 . Знаковый контекст такой одежды очевиден и заметно усилен красным платочком, в культурной среде вызывавшим ассоциации с фригийским красным колпаком эпохи Великой французской революции. В.В. Вересаев в романе «Сестры» так писал о туалете юной работницы с резинового завода «Красный витязь»: «Бася после работы поспала и сейчас одевалась. Не по-всегдашнему одевалась, а очень старательно, внимательно гляделась в зеркало. Черные кудри красиво выбивались из-под алой косынки, повязанной на голове, как фригийский колпак» 333 .
332
Всегда в борьбе. М., 1978. С. 105.
333
Вересаев В.В. Сестры. С. 198.
Тянулись к внешней революционной атрибутике и представители средних городских слоев, желавшие таким образом приобщиться к «пролетарской культуре», и в первую очередь молодежь. Надеть кожанку для многих означало зафиксировать факт изменения своей социальной ориентации. Писательница В.Ф. Панова вспоминала некую Лялю Орлову, дочь известного в Ростове профессора-офтальмолога: «Она была настоящая тонная “барышня”, но, подросши, вступила в комсомол, стала носить кожаную куртку, и буденовку с красной звездой, и кобуру с револьвером у пояса. Куртку и буденовку она купила на толкучке, там можно было купить все – от самодельных папирос до именного оружия» 334 . Любопытное свидетельство восприятия кожаной куртки даже в годы нэпа как некоего мандата на привилегии встречается в дневнике молодой москвички, дочери мелких служащих. В 1924 году она писала: «Я видела одну девушку, стриженую, в кожаной куртке, от нее веяло молодостью, верой, она готова к борьбе и лишениям. Таким, как она, принадлежит жизнь. А нам ничего» 335 . Феномен кожанки демонстрирует определенную инертность ментальных норм в условиях отсутствия прямого нормирования и жесткого распределения одежды.
334
Панова В.Ф. О моей жизни, книгах и читателях. С. 87.
335
Рубинштейн М.М. Юность по дневникам и автобиографическим записям. М., 1928. С. 234.
Время новых вещей
Со второй половины 1920-х годов ситуация поменялась – кожанка перестала считаться модной и престижной, как и вся милитари-мода. Бывший член Государственной думы, ярый монархист В.В. Шульгин тайно посетил в 1925 году СССР. Он не хотел выделяться из толпы советских граждан и заранее продумал детали своего туалета – высокие сапоги, штаны-галифе, синяя фуражка с желтым верхом. Но каково же было его удивление, когда он заметил, что пассажиры трамвая с нескрываемым любопытством поглядывают на «комиссарского вида человека»: «Этот вышедший из моды тип, еще хранивший облинявшие заветы коммунизма, был я. О ирония судьбы» 336 . В 1926–1927 годах кожанка утратила популярность даже в среде молодежи, о чем свидетельствуют данные комсомольской печати. Работница московской типографии «Красный пролетарий» писала в журнал «Смена»: «Теперь, если ходить в кожаной куртке, девчата фыркают» 337 . А молодые текстильщицы Иваново-Вознесенска, развивая эту тему на страницах «Комсомольской правды», сообщали: «Что иногда говорит комсомолец? Если ты в кожанке, какой к тебе интерес!» 338 Действительно, кожанка была символом моды в условиях неустроенности быта, вынужденного аскетизма. Падение престижа кожаной куртки как модного атрибута было признаком демилитаризации жизни.
336
Шульгин В.В. Указ. соч. С. 305.
337
Смена. 1926. № 7. С. 14.
338
Комсомольская правда. 1927. 12 янв.