Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Шрифт:
Новая парадигма социального развития советского общества, основанная для поддержки разросшихся слоев коммунистической элиты, предусматривала и изменение повседневной жизни, в частности норм культуры пищевого потребления. Не закрепленные в официальных властных решениях, они проявлялись в нормализующих суждениях власти, к которым можно отнести и кулинарные книги. В 1939 году вышла в свет «Книга о вкусной и здоровой пище» под редакцией О.П. Молчановой, Д.И. Лобанова и М.О. Лившица. Представляя собой символ большого стиля в сфере питания, весомый элемент советской мифологии, издание использовалось как инструмент социальной демагогии 128 . «Книга о вкусной и здоровой пище» являла собой смесь буржуазных представлений об эстетике еды с пролетарским стремлением к плотной тяжеловесной пище, что характеризовало властный дискурс в сфере питания и после Великой Отечественной войны. Пища должна была быть высококалорийной и объемной. Своеобразный «краткий курс кулинарии» – «Книга о вкусной и здоровой пище» – неоднократно переиздавался в сокращенном виде. Незадолго до смерти Сталина, в 1952 году, появилась полная послевоенная версия «Книги о вкусной и здоровой пище», изданная с учетом «последних достижений науки о питании и пищевой промышленности». Однако идейная направленность сочинения о том, как надлежит питаться в социалистическом обществе, не изменилась. Это издание являлось регулятором потребностей, предназначенным для воспитания одобренных властью вкусовых приоритетов 129 . Авторы «Книги о вкусной и здоровой пище» уверяли, что «советская пищевая индустрия с каждым днем все в большей мере удовлетворяет непрерывно растущий спрос нашего народа на пищевой продукт», продуцируя очередные системные симулякры 130 .
128
Подробнее о демагогических чертах символических явлений см.: Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы.
129
Подробнее см.: Добренко Е. Гастрономический коммунизм: вкусное vs. здоровое // Неприкосновенный запас. 2009. № 2. С. 155–173.
130
Книга о вкусной и здоровой пище. М., 1952. С. 14.
В 1936 году нарком пищевой промышленности А.И. Микоян призывал врачей-диетологов забыть, наконец, утверждение профессора Мечникова, «что-де простокваша самая лучшая пища» 131 . Власть была заинтересована в рекламе разнообразных деликатесов. Так создавался визуальный образ не только благополучия повседневной жизни, но и ее определенной роскоши. В 1930–1940-х годах в СССР повсеместно можно было увидеть плакат художника А.А. Миллера, снабженный следующим текстом: «Всем попробовать пора бы, как нежны и вкусны крабы». Существовала и реклама разных видов черной икры: зернистой, паюсной и пастеризованной. Известны по меньшей мере два подобных плаката: оба датированы 1952 годом и созданы художниками А.П. Андреади и Ю.М. Цейровым 132 . Икра представляла собой откровенный симулякр времени сталинского изобилия. Неудивительно, что в нарративе, в особенности мемуарном, продуктовый достаток эпохи Сталина ассоциируется именно со свободной продажей классического русского деликатеса. Ленинградка О.П. Филиппова, в конце 1930-х годов – хирургическая медсестра, рассказывала интервьюерам на рубеже XX и XXI веков: «Так, мы, бывало, на обед, пока операции нет, идем в… магазин, купим бутербродов с игрой, помазаны были. Жили мы хорошо, маленькие зарплаты были, и все равно нам хватало» 133 . Наличие изысканных продуктов создавало иллюзию доступности деликатесов всем слоям городского населения. Артист П.В. Меркурьев, сын знаменитого питерского актера В.В. Меркурьева и режиссера И.В. Мейерхольд, запечатлел в своих мемуарах ассортимент популярного ленинградского гастронома в начале 1950-х годов: «Чего там только не было. Как входишь с угла – направо рыбный отдел. Икра, рыба всякая: и холодного, и горячего копчения, и вяленая, и соленая» 134 .
131
Микоян А.И. Добьемся изобилия пищевых продуктов. М., 1936. С. 17.
132
Подробнее см.: Снопков А.Е., Снопков П.А., Шклярук А.Ф. Шестьсот плакатов. М., 2004. С. 165, 171, 173.
133
На корме времени. Интервью с ленинградцами 1930-х годов. СПб., 2000. С. 232.
134
Меркурьев П.В. Сначала я был маленьким. Книга о родителях. М., 2001. С. 28.
Как и в годы нэпа, важное место в официальных пищевкусовых ориентирах стали занимать сладости. Власть уделяла большое внимание налаживанию кондитерского производства, осознавая значимость наличия в свободной продаже конфет, печенья и прочих сахаросодержащих продуктов, создающих устойчивое ощущение сытости и изобилия. Советская официальная пресса с завидной регулярностью сообщала о достижениях и новых разработках советских кондитеров. «Фабрика им. Самойловой выпустила образцы 11 новых сортов шоколадных конфет и 5 сортов штучного шоколада», – писала «Ленинградская правда» в январе 1935 года 135 . А уже 1 марта газета сообщала: «Конфетные фабрики Ленинграда перевыполнили февральский план. 1-я конфетная фабрика выпустила 1712 тонн конфет и бисквитных изделий, против 1598 тонн по плану. В феврале фабрика вырабатывала 70 сортов конфет и бисквитов, освоив два новых сорта высококачественных конфет – “трюфеля” и “тянучка”. Третья конфетная фабрика изготовила 3650 тонн твердой карамели и ириса, против плана в 3542 тонны. 30 % всей продукции фабрики составляют изделия высших сортов – “лобстер”, “Петергоф”, “радуга”, “крем де-какао” и т.д. Ириса выпущено 50 тонн». В 1936 году только в Ленинграде работало 6 кондитерских фабрик, выпускавших продукцию 67 наименований. Самыми дешевыми были цукатные карамельки, самыми дорогими (более чем в 11 раз дороже цукатных) – конфеты «Чернослив в шоколаде» 136 . О «сталинских» сластях с удовольствием пишут и мемуаристы. Уже упоминавшийся П.В. Меркурьев описывал и кондитерский отдел, «где был любимый зефир бело-розовый, и пастила, и потрясающе вкусные “тянучки” сливочные – коричневые, розовые, бежевые…» 137 . В целом официальные властные представления о пищевкусовых ориентирах с середины 1930-х годов были отражением тенденции внешней гламуризации повседневности в СССР. В реальности же и после отмены карточек эпохи первых пятилеток и периода Великой Отечественной войны снабжение даже больших городов не отвечало потребностям здорового и достаточного питания населения 138 .
135
Ленинградская правда. 1935. 9 янв.
136
Бюллетень областного отдела внутренней торговли Леноблисполкома. 1936. № 87. С. 14–16. Подсчет автора.
137
Меркурьев П.В. Указ. соч. С. 28–29.
138
Подробнее см.: Твердюкова Е.Д. «Преступление без жертв». Уголовно-правовая охрана советской торговли (на материалах Ленинграда). СПб., 2010. С. 65–98.
Стремление к навязчивой демонстрации изобилия ощущалось и в системе общественного питания, ставшего одной из витрин эпохи большого стиля 139 . Вопрос о полной ликвидации домашней кухни во второй половине 1930-х годов власти уже не поднимали. C отменой карточной системы исчезла необходимость в использовании учреждений общепита как инструмента распределения и началась их реорганизация. В Ленинграде, например, уже в апреле 1935 года президиум Ленсовета принял постановление «О перестройке сети общественного питания». В документе подчеркивалась необходимость быстрейшего превращения «части столовых закрытого типа в открытые» 140 . Предполагалось, что общедоступные заведения общепита будут не только снабжать горожан едой в обеденные перерывы, но и, как указывалось в решениях пленума Ленсовета от 15 июня 1935 года, «обслуживать рабочих и их семьи также во внерабочее время и в выходные дни» 141 . Внешне подобная своеобразная попытка привить западную культуру питания вне дома и включить эту практику в структуру городского досуга напоминала годы нэпа. Власть, как казалось, сконструировала определенные нормы отношения к посещению горожанами заведений общепита. Ни рестораны, ни столовые, чайные и закусочные не считались социальной аномалией городской повседневности, так как все, в отличие от 1920-х годов, являлись учреждениями государственными. Однако властные и идеологические структуры стремились все же обнаружить патологические черты в деятельности институтов общественного питания. Они оказались втянутыми в водоворот Большого террора, апогей которого пришелся на вторую половину 1930-х годов – время расцвета большого стиля в СССР. Любому нарушению санитарно-гигиенических норм в столовых и ресторанах придавалась политическая окраска. В Ленинграде в конце зимы 1937 – весной 1938 года была проведена громкая политическая кампания по ликвидации вредительства в системе общественного питания, в ходе которой были осуждены и приговорены к высшей мере наказания руководители Леннарпита и Горвнуторга. Официальная риторика в данном случае была достаточно типичной для всех процессов борьбы с вредительством, однако нельзя не отметить ее определенную специфику, связанную с проблемами организации питания и доведенную до абсурда. Так, протокол заседания Ленсовета от 19 февраля 1938 года о мерах по ликвидации последствий деятельности «врагов народа» в общепите зафиксировал следующие убийственные доводы, свидетельствующие о вредительстве: «Мы имеем сейчас попадание посторонних предметов в пищу, причем это не случайное попадание. Это вражеская вылазка, здесь действует рука врага народа… Известен случай, произошедший 9 января в столовой при Технологическом институте… когда… вражеская рука подложила в тарелку с супом студенту сваренную, обделанную (так в источнике. – Н.Л.) крысу» 142 .
139
Подробнее см.: Там же. С. 118–137.
140
ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 71. Д. 3. Л. 101.
141
Там же. Л. 27.
142
Там же. Ф. 7384. Оп. 11. Д. 287. Л. 3, 4.
Вредителям была вменена в вину и сама идея коммерциализации предприятий общественного питания, а проще – идея превратить все ранее закрытые столовые в доступные заведения нередко ресторанного типа. Подобная свобода доступа широких масс к питанию вне дома не соответствовала новым властным нормам – на этот раз в сфере гендерной
143
Ленинградская правда. 1935. 14 янв.
144
Герман М.Ю. Сложное прошедшее. СПб., 2000. С. 71–72.
После отмены карточной системы периода Великой Отечественной войны общедоступные рестораны возобновили свою работу. К началу 1950-х годов в крупных городах шла уже довольно бурная ресторанная жизнь, но присущая в основном представителям привилегированных слоев сталинского общества. Ресторанно-банкетная составляющая сталинского гламура предполагала роскошную кухню. Современники вспоминали о таких деликатесах в ресторане при гостинце «Европейская», как ботвинья с осетриной, маринованные белые грибы, «каждый как на токарном станочке выточен» 145 . Кухне соответствовал и интерьер: пальмы, массивная мебель, крахмальные скатерти.
145
Тарзан в своем отечестве // Пчела. 1997. № 11. С. 26.
Эпоха большого стиля ассоциируется с мощными торсами «рабочего», «колхозницы», «девушки с веслом» и т.д. Их намеренно воспевали художники и скульпторы. Знаменитый живописец И.С. Глазунов вспоминал, что даже в середине 50-х в Ленинградской академии художеств дипломникам и студентам давали «темник» возможных сюжетов будущих картин. «Темник, – пишет художник, – охватывал самые разные стороны жизни нашей страны, где были и такие, например, темы, как “Прибавил в весе”. Имелся в виду человек, вернувшийся из санатория, который после отдыха, взвесившись на медицинских весах, обнаружил, что он прибавил в весе, к великой радости окружающих» 146 . Нормы телесности были напрямую связаны с представлениями о культуре питания. Согласно властному дискурсу эпохи большого стиля, пища должна была быть высококалорийной, объемной и доставляющей удовольствие. Подобные установки соответствовали буржуазным нормам культуры еды, к которым население больших российских городов начало приобщаться еще перед событиями 1917 года. Разница заключалась в декларируемой всеобщей доступности дорогостоящих продуктов и услуг системы общепита и реалий жизни горожан в послевоенном советском обществе.
146
Глазунов И. Россия распятая // Наш современник. 1996. № 5. С. 200.
ГЛАВА 2. ДИСКУРСЫ И РЕАЛИИ СОВЕТСКОЙ ЖИЛИЩНОЙ ПОЛИТИКИ
К началу ХХ столетия в российских городах сложилась определенная структура жилья, соответствовавшая уровню развития градостроительной и коммунальной техники, а также отражавшая социальную стратификацию населения. В представлении горожанина «дом» ассоциировался с индивидуальным жилищем, наличие которого считалось нормой повседневной жизни. Бездомный человек в ментальной традиции – всегда девиант и маргинал. Размер же «дома» и его вид определялись экономическими факторами. В России существовал рынок жилья с характерными для него процессами купли-продажи и найма-сдачи.
События октября 1917 года во многом расшатали сформировавшееся в ментальности городского жителя устойчивое представление-норму – «дом». В значительной мере это оказалось связанным с введением в системе новой государственности прямого нормирования в сфере распределения жилья. Со времени издания моей книги «Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920–1930-е годы» появилось немало достойных научных публикаций, связанных с жилищной проблемой в СССР. Их авторы во многом уточняли и развивали целый ряд вопросов, затронутых мною. Объектом исследовательского внимания социологов и социальных антропологов стала коммунальная квартира. Этому явлению посвящены диссертация Е.Ю. Герасимовой и книга И.В. Утехина 147 . В 2001 году вышел монографический сборник, посвященный проблемам жилища в XX веке. Часть статей в этом издании затрагивала и проблемы советской жилищной политики 148 . Заслуживают внимания работы Т.М. Смирновой, написанные на московском материале 149 . Появляются и исследования о «квартирных проблемах» в периферийных городах 150 . И, конечно, особую важность представляют книги М.Г. Мееровича 151 . Такой объем литературы позволяет не описывать перипетии квартирных дел в СССР в подробностях. Однако и сегодня есть детали, которые требуют уточнения. Это, например, касается истории возникновения домовых комитетов, о чем в 2012 году свежо и основательно написала А.М. Пиир 152 . Дискуссионным, на мой взгляд, является и смысл названия одной из книг М.Г. Мееровича – «Наказание жилищем» 153 . Кроме того, в большинстве исследований эксперимент с «коммунами» рассматривается в отрыве от «квартирного вопроса» в целом, что представляется не совсем верным. Именно поэтому я решила включить сюжет о «советских фаланстерах» в главу о жилье как свидетельство попыток реализации одного из определяющих положений социалистического дискурса на российской почве.
147
Герасимова Е.Ю. Советская коммунальная квартира как социальный институт: историко-социологический анализ (на материалах Петрограда – Ленинграда, 1917–1991). Дис. … канд. соц. наук. СПб., 2000; Утехин И.В. Очерки коммунального быта. М.: ОГИ, 2004.
148
Жилище в России: век ХХ. Архитектура и социальная история. Монографический сборник. М., 2001. С. 103.
149
Смирнова Т.М. Жилищная политика советской власти в годы НЭПа (по материалам демуниципализации в Москве и Московской губернии) // Ежегодник историко-антропологических исследований. 2001/2002. М., 2002; Смирнова Т.М. Классовая борьба на «жилищном фронте»: особенности жилищной политики советской власти в 1917 – начале 1920-х гг. // Социальная история. Ежегодник. 2007. М., 2008.
150
См., например: Чолахян В.А. Жилищные условия и благоустроенность городов Нижнего Поволжья в 1920–1930-х годах // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. 2009. Т. 9. № 2. С. 64–73.
151
Меерович М.Г. Очерки истории жилищной политики в СССР 1917–1941 гг. Иркутск, 2003; Меерович М.Г. Рождение и смерть жилищной кооперации. Жилищная политика в СССР. 1924–1937 гг. (социально-культурный и социально-организационный аспекты). Иркутск, 2004; Меерович М.Г. Наказание жилищем. Жилищная политика в СССР как средство управления людьми. 1917–1937. М., 2008.
152
См.: Пиир А. (Само)управление в петроградских/ленинградских жилых домах. 1. Домовые комитеты (1917–1921) // Антропологический форум. 2012. № 17. С. 175–218.
153
Подробнее см. раздел «Награждение жильем» в данной книге.
И, пожалуй, последнее. В некоторых частях нового издания этой книги мне бы хотелось сохранить конкретный петроградско-ленинградский материал, не сопоставляя его со свидетельствами о таких же явлениях в других городах. Речь идет о результатах микроисторического исследования, которое представляется наиболее эффективной методикой изучения именно жилищного вопроса 154 .
«В коммуне о(б)становка…»
154
Подробнее см.: Лебина Н.Б. О пользе игры в бисер. Микроистория как метод изучения норм и аномалий советской повседневности 20–30-х гг. // Нормы и ценности повседневной жизни: становление социалистического образа жизни в России, 1920–30-е гг. СПб., 2000. С. 9–26; Измозик В.С., Лебина Н.Б. Жилищный вопрос в быту ленинградской партийно-советской номенклатуры 1920–1930-х гг. // Вопросы истории. 2001. № 4. С.98–110.