Цвет и крест
Шрифт:
– Знают, это все знают. Он, – говорят, – человек образованный, он себе достанет.
И тут это образование, столь всем ненавистное, какое тут образование! Это веяние культуры, иностранного, чего даже Антошка-барышник побаивается и произносит непременно с твердым знаком: культура.
Второй Адам
Прошлый год народ валил к моему дому за новостями и газетами, ныне вокруг моего дома проклятая черта, переступив которую, каждый станет буржуем.
Тогда я говорил им, что если всю землю, господскую и надельную, разделить
– Дважды два – четыре?
– А Бог ее знает…
Подождали, увидели; а что теперь происходит грабеж и бесчинство – это просто от отчаяния, и какое тут может помочь рассуждение, если отчаяние?
Слышу за оградой:
– А буржуи-то еще живут?
– Живут!
И по-матерному.
К вечеру ставни плотно закрываются, а то еще какой-нибудь бродяга или мальчишка ахнет в окно. Нет керосина, зажигается лампада с тройным фитилем. Лают собаки. Стучатся.
Беда!
Хуже чем, бывало, в путешествии по азиатской степи, где и тигры, и фаланги, и скорпионы, – там хитрости и оружие, тут ничего: человек-зверь страшнее всего.
– Кто там?
Робкие голоса:
– Мы, мы…
Пользуясь темнотой, пробрались ко мне мужики, у которых при переделе купленная земля отошла обществу: завтра им последний срок возвращения купчей, или нужно переписать крепости для себя, чтобы иметь доказательства владения.
Переписка всеобщая; я уверен, что нет ни одного владельца в крае, кто бы не создал себе документа.
Но это не они, те хозяйчики, которых так боится Ленин и, правда, которых русскому коммунизму нужно бояться как непобедимой силы.
Те, кто пришел ко мне с крепостями, – обыкновенные хозяйственные крестьяне, прикупившие к своему жалкому наделу немного земли, это – Адам, с ними старая адамова заповедь: в поте лица своего обрабатывай землю. С тех пор второй Адам был изгнан из рая с той же заповедью «в поте лица». Но второй Адам увидел, что земля вся занята и рук ему приложить не к чему: этот «беднейший крестьянин» объявил войну первому Адаму и победил. Но ведь он такой же Адам по природе своей, его главное дело – плодитися и множитися. Для коммуниста страшен не первый – забитый, разоренный, живущий ныне в мышиной норке Адам, а вот этот новый, торжествующий, жадный – второй.
Я вот очень удивился, что рассказал мне наш сельский батюшка: никогда на его памяти не было столько браков, как в этот мясоед. Пожалуй, число их равняется бракам, заключенным во все пережитые им мясоеды. А столь неслыханное стремление к размножению объясняет батюшка просто: они боятся, что выйдет какой-то декрет о брачной свободе, и спешат, пока не вышел новый закон, связать себя стальными узами прежнего, церковного брака.
Брак и голод – вечные спутники. Тут надо как-то посмотреть – на всего Адама с высоты и пожалеть, как смотрел и жалел Иоанн Златоуст, ему ли не хотелось держать род человеческий в чистоте, но что же делать, если всего Адама удержать невозможно, ничего тут не поделаешь, и Златоуст, чтобы спасти Адама от блудодеяния, говорит:
– Кийждый свою жену да имать.
А если жена, то и домик, и земля, и всякое обзаведение до тюлевых занавесок на окнах и чехлов на мебель.
Детский рай
Если бы не трагическая обстановка нашего города: немцы в двух переходах, объявленная диктатура Двух, голод, – сколько бы я написал из провинции чудных, забавных штук, каких во сне никогда не увидишь! Не утерплю все-таки, напишу о гениальном (опять, если бы не трагическая обстановка!) предприятии нашего комиссариата по народному образованию.
Вы знаете, конечно, что такое в провинции садик позади каждого дома, огороженный невыносимо мерзким забором с гвоздями от воров и кошек, с щелками для подглядывания к соседям, зачастую своим смертельным врагам. Я знаю один садик, где груша-тонковетка свешивается своей кроной в соседский, плоды падают туда, и вот из-за этих груш внуки Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича до сих пор никак не помирятся. И вот гениальная, простая, как яйцо Колумба, мысль: уничтожить перегородки и превратить все в один громадный, бесконечный общественный сад!
Я ничего не знал об этом предприятии, сидел в деревне, занимался огородом со своим мальчиком, которого только что удалось вырвать из ужасных городских условий жизни.
Как вдруг получается циркуляр:
§ 1. Летние каникулы отменяются. Занятия учащихся должны продолжаться, причем весной и летом они должны носить характер занятий на открытом воздухе.
В параграфе втором приводится список занятий:
1) Очистка советских садов от мусора, лишних деревьев, устройство дорожек, площадок для игр, посадка деревьев.
2) Устройство скверов.
3) Устройство бульваров.
4) Постройка павильонов и беседок, оградок для клумб, их окраска, украшение.
5) Гончарное дело.
6) Сапожное дело.
7) Кузнечно-слесарное.
8) Столярно-плотничье.
9) Переплетное.
И все на открытом воздухе!
В заключительных параграфах циркуляра говорится, что овощи со школьных огородов поступают в пользование училищ для изготовления завтраков беднейшим детям в период зимних занятий. И в самом конце приписано, что участие в названных работах обязательно для всех обучающихся в учебных заведениях, а также обязательно оно и для педагогов.
Против обыкновения размер штрафа в случае уклонения не указан, но мы так напуганы штрафами, что я немедленно заложил свою тележку и поехал в город узнавать, в чем тут дело.
В городе сразу понял я, откуда и как пошел циркуляр о принудительных летних детских работах. Все это вышло из мысли, гениальной в основе своей: разобрать все заборы с гвоздями, соединить все в один сад и ввести детей в сад, как в рай первых людей.
Устроив свою лошадь на постоялом дворе, я вошел в калитку садика и пошел прямо в другой – заборов уже не было! Разнообразие флоры вышло необыкновенное: то идешь – фруктовые деревья, яблони, груши, вишни, то вдруг, как обрежет, – елки или высокие старые липы и – чик! бузина, из которой какие-то сорванцы уже режут себе свистульки; иногда все оборвется, и место открывается совершенно дикое, с горой мусора, горшков, битых чайников.