Цвет невидимки

Крылов Борис Владимирович

..Ализе десять-двенадцать, она в гримерной детского театра, готовится выйти на сцену. Выглядывает из-за занавеса, ищет глазами родителей. Зал полон - много детей и взрослых. Неожиданно взрослые становятся очень серьезными и начинают один за другим выходить из небольшого зала. Вскоре с детьми остается лишь балетмейстер. Дети опечалены, они начинают сыпать вопросами: "Где наши папы и мамы?" - "Мы начнем спектакль без них".
– "Что случилось?" - "Всех взрослых вызвали на полигон". Дети вскакивают и бросаются к дверям. Балетмейстер не пытается их остановить.

Он садится на край сцены. Дети всей толпой наваливаются на дверь, но открыть ее не могут. Издалека надвигается гул, перерастая в дикий рев, а затем в дверь с пылью и огнем врывается ураган...

9 апреля, 9:15

Слово "смерть" всегда начинало щекотать в носу, а запах формалина или чего-нибудь похожего неизменно ассоциировался с растерзанной или изуродованной плотью.

Ализа за семь лет работы с "тварями" так и не привыкла к гнусному запаху прозекторской. Работать с "тварями" она научилась, даже научилась подыгрывать и подпевать им, заранее зная, с кем имеет дело - с мошенником или мокрушником. Главное - она научилась уничтожать "тварей". Да, она считала, что всегда точно знает, с кем имеет дело, - кто просто кидала, а кто "тварь". Ализа настолько глубоко научилась погружаться в работу, в чем помогал весь ее семилетний опыт "хамелеона", что попадала в каждую новую передрягу другим человеком. И никогда не повторяла себя после уничтожения "твари". Она тут же меняла внешность и манеры. И лишь стопроцентно уверенная в том, что дело пустое, принимала внешность Джоан или рыжей стервы. Во всех остальных ситуациях она могла быть кем угодно начиная от кинозвезды и заканчивая беззубой старухой.

И сегодня утром резкий запах формалина ударил в нос. Захотелось сбросить одежду и встать под душ. Гарлин переменил решение и пригласил их к девяти не в кабинет, а сюда... в полуподвальное помещение с искусственным освещением, где все пропахло формалином и смертью. И серые стены, и столы с прикрытыми простыней телами, и подносы, на которые складывают внутренности, чтобы пересчитать или взвесить. Запах формалина, а не крепкого мужского одеколона, который неизменно нравился Ализе, сегодня источал даже полковник.

Два патологоанатома склонились над одним из столов у дальней стены.

– Тебе надо самой посмотреть, - сказал Гарлин.

– Зачем?
– переспросила Ализа, держась за косяк. Игорь и Сергей уже стояли возле стола и о чем-то расспрашивали врачей.
– Я много чего...

– Не сомневаюсь, - тихо, но настойчиво говорил Гарлин. Надо посмотреть, чтобы решить для себя самой, ввязываться в игру или нет.

– А я разве когда-нибудь отказывалась?
– ответила Ализа.

– До сегодняшнего утра - нет, - подтвердил шеф.
– Но и ты не каменная и не железная. Если скажешь "нет", я тебя пойму и выведу из игры. Кстати, как и любого из них, - он имел в виду Игоря и Сергея.
– Но они, судя по всему, уже согласны продолжить.

– Хорошо, пошли, - сквозь зубы процедила Ализа и пошла впереди Гарлина.

Тот остановил ее за локоть, переспросив:

– Ты все же хочешь посмотреть?

Вопрос был неуместен, а главное нехарактерен для манеры Гарлина вести разговор, так что Ализа

резко развернулась и едва не ответила грубой тирадой. Но морг являлся неподходящим местом для грубых слов. Даже просто для громко сказанных слов. Хотя уважительное отношение к покойникам быстро перерастало у людей в равнодушие, часто сравнимое лишь с неприкрытым безразличием.

Пару раз Ализа видела, как студенты-медики спокойно жевали в морге бутерброды и хихикали о чем-то своем. Она так не могла. Возможно потому, что "девственности" восприятия смерти следовало лишиться десять лет назад. А теперь она уже для этого стара...

Девушке было лет девятнадцать-двадцать. Простынка была сдвинута до бедер. От левого плеча к правому бедру тянулось шесть глубоких ран в сантиметр шириной и в сантиметр глубиной. Даже из-за них она могла потерять крови столько, чтобы лишиться жизни. Полосы не были порезами или рваными ранами. Они были сделаны каким-то предметом, который извлек из тела длинные треугольные полоски плоти.

– Она уже была мертва, когда...

Дальше Ализа слушала невнимательно, то пропуская, то улавливая обрывки фраз, а вновь вернулась в реальность, когда подняла глаза на шею девушки.

– ...через двадцать пять или тридцать минут после того как получила удар по горлу...

– ...почему вы решили, что удар...

– ...мышечные ткани...

– ...такие же рваные края ран...

Ализа почувствовала тошноту и отошла к стене. Хорошо, что утром она не позавтракала... А разговор - Ализа не воспринимала, кто и что говорил, - продолжался:

– Шесть полос на шее, шесть на туловище...

– И шесть на спине.

– Это намек на три шестерки?

– Пытается запугать?

– Кого?

Судя по паузе, все обернулись и дружно посмотрели на Ализу.

– Я слышу, как вы на меня смотрите, - сообщила она.

– Тогда посмотри еще на один труп, - настойчиво произнес Гарлин.

– Еще один?
– удивленно спросил Игорь.

– К сожалению, - произнес Гарлин.
– Этот специально для нас.

– Я ухожу, - сказала Ализа.

– Нет, - теперь уже Гарлин говорил жестко.
– Я тебя как раз на это приглашал смотреть. То, что мы сейчас видели, тебе смотреть было не обязательно.

Какая же сволочь этот Гарлин, подумала Ализа. Она скажет ему об этом вслух, но потом, не здесь и не сейчас. В его кабинете.

Она повернулась и подошла к другому столу.

Еще одна девушка. Гораздо моложе первой. И гораздо бледнее, если это можно сказать о безжизненном теле. Единственная рана на запястье - не очень глубокая...

– ...умерла от кровопотери. На правой руке след от укола. Как и предполагали - пуларин. Остановить кровотечение не удалось...

Ализа развернулась и быстро вышла. В приемной, на кожаном кресле, сидела заплаканная женщина. Она вскочила навстречу Ализе, ее попытался остановить парень в черном костюме и дюжий санитар.

– Где моя дочь? Вы видели мою дочь? Девушка, вы видели мою дочь? Вы ведь идете оттуда? Почему вы молчите? Где она? Почему мне не дают на нее посмотреть?

Ализа растерянно смотрела на мать одной из девушек. Парень в костюме посмотрел на Ализу, во взгляде его отчетливо читалось: