Цвет сакуры красный

Орлов Борис Львович

Волков усмехнулся:

— Я — член партии, Умеко-тян. И как член партии и ваш старший товарищ официально заявляю: находиться в фенольном цеху дольше пяти часов в день просто нельзя. Это вредно для здоровья и, — тут он запнулся, потому что не имел ни малейшего понятия, как на японском будут «дерматит», «воздействие на ткани головного мозга» и «паралич дыхательного центра». Однако тут же выкрутился, — Смертельно опасно, Умеко-тян.

Всеволод Николаевич собирался еще добавить про способность фенола проникать через кожу, но некстати вспомнил про фенольную катастрофу в Уфе[4] и замолчал. Очень уж страшными могли оказаться последствия аварии на заводе — настолько страшными, что даже пережившие грандиозное землетрясение двадцать третьего года могли

не суметь представить себе весь масштаб возможных последствий. А потому просто добавил:

— Видите ли, Умеко-тян, опасность не только лично для вас. Человек, отравившийся фенолом практически не контролирует себя, а потому может сделать нечто, что вызовет утечку фенола в… — Он снова замялся, подбирая нужное слово, но результат все равно вышел корявым, — В окружающее пространство. И число отравленных будет очень большим. Так что мне стоит зайти на заседание вашей ячейки КИМ и объяснить, как опасно принимать решения, не имея достаточных знаний! — Тут Волков увидел, что дочка Утиды снова собирается что-то возразить, и припечатал, — Ваше здоровье, дорогие товарищи кимовцы, принадлежит не только вам, а всему народу. И никто не позволит вам рисковать народным достоянием! Вам еще новых воинов рожать, а вы что же — уклоняться?! Льете воду на мельницу мирового империализма?

Внутренне он сам хихикал над этим пафосом, но Умеко да и ее отец были просто поражены такой отповедью. Отец свысока посмотрел на дочь: вот, мол, что умный человек говорит, а девушка покраснела и опустила голову:

— Я сообщу в ячейке ваше мнение, Ворокофу-сан, — пролепетала она. — Только вы обязательно приходите и расскажите нам сами, а то мне одной не поверят…

Волков пообещал и выполнил свое обещание. На заседании актива комсомольской ячейки завода он крепко поругался с ребятами, забросал обалдевших кимовцев цитатами из Ленина и Маркса, вывалил на них все свои знания об охране труда и промышленной безопасности и в конце концов вырвал у секретаря ячейки клятвенное обещание сперва согласовывать все подобные вопросы со специалистами, а уже только потом выносить их на комсомольское обсуждение.

После этого Утида Кен еще больше зауважал северного инженера, сблизился с ним и подружился. Они были ровесниками — по возрасту, конечно, а не по году рождения! — и оба могли многое порассказать и многим удивить друг друга. Все чаще и чаще, сходясь в цеховом акахэйя[5], они беседовали о жизни в таких разных, но неожиданно удивительно похожих странах.

Всеволод Николаевич с немалым удивлением обнаружил поразительное сходство в психологии и мировоззрении японцев и русских. Пословица «На миру и смерть красна», которую в той, другой жизни не понимали даже, казалось бы, совсем близкие по духу сербы и черногорцы, у японца не вызвала ни малейшего удивления или неприятия. Тяга к коллективу, постоянная необходимость ощущать плечо товарища, твердое убеждение, что в одиночку ты — никто, а вместе — сила, — вот основные качества японцев, которые роднили их с русским народом.

Волков стал частым гостем в доме мастера Утиды, а тот в свою очередь частенько навещал инженера в его общежитии и искренне полагал этого собието спесаристо[6] чуть ли не большим японцем, чем он сам. Что из того, что Волков-сан — мастер научился четко выговаривать этот трудный звук, — не слишком жалует вареный рис и не понимает вкуса сырой рыбы? Кен и сам предпочитает соба[7] и квашенную редьку. Что из того, что русский любит сидеть на стуле, а не на татами? Кен и сам частенько сидит по-русски, чтобы вытянуть натруженные ноги. А уж то, что инженер еще не очень верно говорит, так это и вовсе не проблема: вон парни с Карафуто[8] так говорят, что вообще не разберешь. А ведь они-то — точно японцы! И к тому же, когда Кен, выпив изрядную порцию русского саке «конияку» (хотя Волков-сан и утверждал, что это — какое-то «грузинское»), спел известную русскую песню «Катюса», русский друг даже не узнал эти знаменитые слова:

Катюса каваийя

Вакаре но цураса…[9]

и запел какую-то совсем другую

песню на неизвестный мотив[10]. Однако это новая «Катюса» Кену понравилась, и он даже старательно записал слова. Катаканой[11]. Получилось, верно, не очень, потому что Волков-сан сперва рассмеялся и сказал, что эту песню очень хорошо поют девушки. А потом вдруг посерьезнел, даже помрачнел и очень быстро перевел разговор на другую тему…

Бригадир бригады заводских учеников, член цеховой ячейки КИМ Умеко Утида

Я вне себя! Ну как так можно?! Мы что, всегда должны слушаться этих замшелых стариков?! Отец — еще понятно: темный, политически неграмотный, но вот этот Волков из Советской России?!! Он же — член Партии, и секретарь нашей ячейки Ивасаки еще сказал, что он принимал участие в установлении Советской Власти где-то за границей. Это ему под большим секретом сообщил человек из Коан тёса-тё[12]. Коановец еще говорил, что Волков-сан служил в русской службе безопасности — ВЧК. А потом перешел работать на завод, потому что русским надо поднимать свою промышленность. Это, конечно, замечательно, что такой человек приехал на наш завод, но как же он может не понимать наших чаяний, нашего стремления помочь Родине?!! Мы рвемся изо всех сил, а он говорит об охране труда, защите здоровья работников и всякую прочую незначительную ерунду. А ссылается при этом на великих: на Маркса, на Ленина, на Сен Катаяму. Даже на товарища Нобухито ссылается. Открывает его работу и цитирует. Но ведь товарищ Его Божественное Величество, когда писал, не имел в виду именно наш завод!

Я злилась, очень злилась. Так злилась, что когда шла со смены домой сама накинулась на двоих модерн-боев[13]. А нечего в этих кургузых пиджачках и дорогих белых брючках точно гайдзины ходить! Со мной еще шестеро наших было, так что отделали мы этих империалистических лизоблюдов, чтоб их демоны в ледяном аду любили! Так отделали — любо-дорого посмотреть! Я даже штакетину из забора выломала и лупила их от всей души! И только когда эти червяки уже извивались на земле, в собственной крови и блевотине, вдруг подумала: жаль, что товарища Волкова сейчас с нами нет: посмотрел бы, как мы боремся контрреволюцией, с остатками буржуазной жизни, с теми, кто не хочет принять нашу революцию всем сердцем! Может, тогда бы он все понял, и не стал бы нас, точно глупых котят носами в ошибки тыкать. А ведь и он наверняка ошибается. Вот надо за ним последить внимательно. А когда он ошибется… когда ошибется, я подойду к нему посмотрю прямо в его круглые глаза, а потом скажу: «Сару мо кикара отиру[14]». Как приятно будет, когда он покраснеет от стыда!..

Наверное, глупо тратить выходной день на визит в Советское представительство, когда город так красив. А за городом еще лучше. Криптомерии и сосны слегка припорошены снежком, а ручьи так и не замерзли и журчат своей зуболомно-ледяной удивительно вкусной водой. Зимний японский лес — это не русские березки в снегу, не могучие ели с белыми шапками на лапах, но все равно — красив! Красив, черт возьми, до безумия! И вместо этой красоты, вместо храмов и развалин старинного форта, вместо бани и чайной церемонии — советские газеты в красном уголке? Бред!..

Вот только за четыре месяца пребывания Всеволода Николаевича в Японии у него это был всего лишь третий выходной. Субботники, внеочередные смены, работа в фонд Красной Императорской Армии или Красного Императорского Флота — вот далеко не полный перечень тех причин, по которым с выходными у инженера Волкова наблюдалась некоторая напряженка. И потому очень хотелось узнать обо всем, что творится в мире поподробнее — японские газеты все еще были для инженера «китайской грамотой». Нет, он уже понимал почти все, что ему говорили, а часто мог даже ответить, он уже читал техническую документацию — через пень-колоду, но все же… Но вот газеты, а того краше — японские политические программы на радио — вот с этим у него пока полный швах!