Цветные миры
Шрифт:
— Этот дом надо бы просто сжечь!
Она как-то дико взглянула на него и сказала:
— Дорогой мой пастор, это как раз то, что я давно уже решила. Протесты тут не помогут. Мы в кабале у этого позорного дома. Мне не хотелось бы только причинять зла этим миловидным девушкам. Они не виноваты. Но если дом сгорит, то мы наверняка получим возможность поднять большой шум, прежде чем его отстроят заново. Я не вижу другого выхода. Дом надо сжечь! Так велит мне бог!
Уилсон, взяв себя в руки, посмотрел на женщину, глаза которой свирепо сверкали.
— Дорогая мисс Кэтт, — сказал он, — я это говорил, конечно, не в буквальном смысле. Вы должны… вы должны выкинуть
Мисс Кэтт спокойно взглянула на него.
— Я попинаю вас. Но меня никто не переубедит — я думала над этим целых десять лет. Дом надо сжечь.
Уилсон отправился в банк, где выяснил точную картину задолженности прихода, установил, что церковь и дом священника не застрахованы, и узнал, во что обойдется новый кредит. Стоимость последнего была очень высока. Он обсудил этот вопрос с церковным советом, пытаясь наметить меры, позволяющие сделать доходы церкви более устойчивыми и солидными. Его планы не встретили одобрения. Судя по всему, мистер Карлсон и остальные считали, что они уже собирают больше средств, чем это, в сущности, возможно; что они, вероятно, смогут удвоить жалованье пастора и выдавать ему тысячу долларов, но ни цента больше и что вообще нм хотелось бы знать, не будет ли для мистера Уилсона приятнее работать в какой-нибудь иной церкви. Но мистер Уилсон ответил им категорически: «Нет!»
На протяжении нескольких недель Рузвельт продолжал изучать ситуацию. Почти каждое воскресенье кружок «Аминь», несмотря на охлаждающие пыл проповеди, где он осуждал дикие оргии, возвращал его в далекое африканское прошлое. Кроме того, сбор пожертвований не приносил даже тех сумм, которые ранее собирались в церкви. Заметно снизилась благотворительная помощь церкви со стороны белых. Уилсон понимал, что его выживают отсюда, причем не слишком-то деликатно. Он снова посоветовался со старейшиной, который, видя ухудшающееся финансовое положение церкви Уилсона, выслушал его с большим сочувствием.
Уилсон сел в поезд и приехал в Атланту. Там он обо всем поведал епископу.
— Мой дорогой епископ, в Эннисберге ничего нельзя добиться, пока я не избавлюсь от нынешнего церковного совета и своеволия Карлсона. Я хочу, чтобы вы и старейшина помогли мне в этом.
Епископ нахмурился и только что собрался заявить Уилсону, что не намерен делать ни малейшей попытки в этом направлении, как у входной двери позвонили, и рассыльный подал телеграмму для Уилсона. В ней сообщалось, что церковь Аллена и дом священника, а также некоторые из окружающих зданий сгорели.
Уилсон опрометью помчался в Эннисберг. Сообщение, увы, подтвердилось полностью. Узнал он и о других странных и тревожных фактах. «Дикая кошка», как именовали его хозяйку, умерла. На закате солнца люди видели, как она поджигает церковь; выбежав с факелом из горящего подвала, она добралась до крыши и тоже подожгла ее. Затем вскарабкалась на крышу Кент-хауза. Шатаясь и рискуя свалиться вниз, она подожгла и этот дом. Так как пожар начался на чердаке, всем находившимся в доме удалось спастись.
Полураздетые девушки и несколько мужчин успели выскочить из горящего дома. Случайно оказавшийся в доме мэр города, пытаясь спастись, сломал себе ногу. Утренняя газета превозносила его героизм при тушении пожара.
В Черную Яму явился начальник полиции и весьма грубо заговорил с Уилсоном.
— Я хочу знать, что вам известно об этом пожаре!
— Абсолютно ничего. Я всего несколько месяцев назад стал священником в этой церкви, успел только наметить кое-какие меры и
— Где вы были вчера вечером?
— В Атланте, беседовал с епископом нашей епархии.
— Замышляя этот пожар?
— Нет.
— Слышали ли вы, чтобы кто-нибудь говорил о своем намерении сжечь церковь?
— Нет, — не моргнув глазом солгал священник.
— Послушайте, Уилсон, дело это серьезное, и у нас есть подозрение, что церковь и Кент-хауз подожжены по вашему наущению кем-то из черномазых!
— Зачем же, сэр, им понадобилось поджигать Кент-хауз?
— Меня не интересует зачем, но, если это так, кто-то сядет в тюрьму на всю жизнь.
— А мне кажется, — сказал Уилсон, — что это событие может только радовать жителей города, ведь они освободились от публичного дома, стоявшего в самом центре единственного в городе негритянского района.
— Слушайте, Уилсон, если вы посмеете заявить об этом во всеуслышание…
Уилсон подался вперед и сказал:
— Посмею и заявлю!
Создавшаяся ситуация потребовала от муниципалитета пристального внимания. Она влекла за собой публичное обсуждение вопроса, который задевал репутацию города. Глава церковного совета Карлсон обратился к своим покровителям из белых горожан с призывом собрать средства на восстановительные работы. Уилсону было известно, что в прошлом Кент-хауз всегда щедро жертвовал на церковные дела. Он решительно протестовал против того, чтобы обращаться за помощью к тем, кто был бы не прочь вновь открыть здесь публичный дом. Он отправился в муниципалитет, но там его не захотели выслушать. Знакомый Уилсону банкир согласился предоставить средства на восстановление церкви. Но вопрос о Кент-хаузе остался открытым.
Тогда в борьбу вступила Соджорнер. Ей стало известно, что городское миссионерское общество наметило провести собрание белых женщин. Оно касалось миссионерской работы в Африке. Соджорнер посетила председательницу общества и спросила, как она смотрит на то, чтобы в собрании приняли участие и цветные женщины. Можно было бы, например, привести женский хор для исполнения негритянских духовных гимнов.
Миссис Дауэс, весьма приятная и любезная, хотя и не слишком умная женщина, обрадовалась этому предложению и попросила Соджорнер привести хор в назначенный вечер. Однако, поставив этот вопрос перед своими коллегами, она не встретила того сочувствия, на которое рассчитывала. На повестке дня общества первым стоял вопрос об участии в собрании католической и унитарной церквей. После жаркой дискуссии было решено эти церкви на собрание не приглашать. Устав от споров, общество не возражало против того, чтобы цветная женщина привела своих хористок и они исполнили негритянские песни.
Так Соджорнер очутилась в одном из красивейших домов города. Сидя в приемной, где ее девушки никому не мозолили глаза, она ждала того момента, когда ее маленький хор пригласят на сцену. Ждать пришлось довольно долго; было уже поздно, и многие из присутствовавших дам высказывали пожелание, чтобы концерт был отложен до другого раза. Но они устали и проголодались, и, пока цветные слуги разносили сандвичи и прохладительные напитки, Соджорнер вошла в просторную гостиную и заговорила:
— Я полагаю, уважаемые леди, что вы не станете возражать, если перед началом моего концерта я скажу несколько слов по вопросу, который очень волнует нас, живущих в Черной Яме. — Говорила она негромко, как говорят культурные люди, и дамы в изумлении воззрились на нее. Тут-то она и подложила нм пилюлю, хладнокровно сказав: