Цветные миры
Шрифт:
Неожиданно у него появилось желание уехать, и именно туда, где он мог бы оказаться ближе к центру событий, где можно было бы поговорить со сведущими людьми, расспросить их и послушать. Решено, он съездит в Нью-Йорк и там обстоятельно побеседует с сыном Ревелсом, чей проницательный ум, по всей вероятности, ясно видит то, что сам он, Мануэл Мансарт, лишь смутно различает.
Прежде всего надо обеспечить проезд. Негры Юга редко пользуются услугами железной дороги — здесь они сталкиваются с самой открытой расовой дискриминацией. Обычно Мансарт путешествовал в собственной машине, которую вел он сам или кто-нибудь из студентов. Но в данном случае, когда предстоит дальний путь, необходимо сесть в скорый поезд и взять заранее спальное место в пульмановском вагоне. Конечно, для такого видного негритянского деятеля, как Мансарт, имеющего в распоряжении колледжа крупные
— Могу я попросить к телефону директора пассажирских перевозок? Говорит Мансарт, ректор государственного колледжа для цветных… Но это срочно… Я должен попасть завтра на дневной поезд.
Клерк был неразговорчив. «Посмотрим», — отрывисто буркнул он и повесил трубку. Тогда Мансарт связался по телефону с директором грузовых перевозок и напомнил ему, что колледж совсем недавно оплатил железной дороге счет на тысячу с лишним долларов. Ему во что бы то ни стало надо получить билет. В голосе Мансарта слышались более резкие нотки, чем обычно. Наконец во второй половине дня он получил билет. Мансарту досталось нижнее место в конце пульмановского вагона, а в Атланте ему предстояло пересесть на скорый поезд прямого сообщения, где свободным оказалось только купе в международном вагоне, стоившее в три с половиной раза дороже.
Мансарт взял его. Цветные проводники были с ним почтительны; все они знали Мансарта, да и он в свою очередь тоже знал многих из них. В Атланте, пересев в свое купе, он расположился на отдых. Мансарт не пытался попасть в вагон-ресторан, переполненный белыми посетителями, где трудно было бы отделить занавесками «места для цветных пассажиров», как того требовал закон. Там ему предстояло долгое, унизительное ожидание. Поэтому он решил пообедать в купе. Он знал, что обед ему подадут с опозданием, потому что белый стюард вагона-ресторана будет выжидать, пока большинство белых покончит с едой, и только тогда пошлет к нему официанта. Удобно устроившись на мягком диване и созерцая проносящийся мимо, быстро меняющийся пейзаж, Мансарт попытался привести свои мысли в порядок; ему хотелось осмыслить эту новую и неожиданную для него ситуацию — начало войны, представить себе карту мира, в котором он жил: Англию с ее цветной колониальной империей, Францию с ее владениями в Южной Азии и Северной Африке, Соединенные Штаты, Китай, Японию, Вест-Индию, Центральную и Южную Америку. Затем его мысли опять обратились к Соединенным Штатам и к негритянскому народу. Какова будет роль негров в этой новой фантасмагории?
Официант принес ему наконец обед и старательно сервировал столик. Мансарт с аппетитом поел и снова уселся в удобной позе, чтобы наблюдать застилаемый сумерками пейзаж. Мимо окон вагона проносился реальный мир: вот слоняется по перрону кучка черных оборванцев, вот из окон фабрики высовываются белые девушки-работницы, а вдали по пыльным дорогам тащатся перегруженные автомашины-фургоны. И вдруг Мансарт в вечернем сумраке с поразительной ясностью увидел перед собой огромного зеленого паука, гнездящегося в аду и ткущего замысловатую паутину. Паук притаился в луже крови, которая потоками вытекает из Китая, обильно струится из Испании, сочится из Миссисипи. Паук прядет нити из американского золота, связывая одну нить с другой. Эту сухую, дурно пахнущую паутину он смачивает английской грязью, покрытой мутной французской слизью. Паутина все росла и росла — вот она достигла размеров земного шара и поднялась до небес. Страшная картина!
Проводник деликатно тронул Мансарта за плечо и предложил постелить ему постель. За ночь Мансарт крепко выспался, а на следующее утро уже завтракал со своим сыном, судьей Ревелсом Мансартом, и его женой, сидя в их квартире на Вашингтон-Хайте, из окон которой виднелись Джерсийские скалы.
— Говоря откровенно, папа, я чрезвычайно рад, что ты здесь, да еще по своим делам, а не по специальному приглашению. У меня было намерение вызвать тебя, но я колебался, боясь замешать тебя в одно дело, в котором сейчас, когда мир снова охвачен войной, тебе не стоило бы участвовать, хотя бы даже формально. А ты взял да и приехал без всякого приглашения.
— Ну, я тоже рад, что оказался здесь, Я люблю наезжать в Нью-Йорк, хотя и сам не знаю почему. Здесь я чувствую себя как-то ближе к центру событий, а сейчас это так важно.
— В известном смысле ты прав. Во всяком случае, после Лондона и Парижа Нью-Йорк играет виднейшую роль. Может быть, даже через какой-нибудь десяток лет…
— Сказать по правде, я мало осведомлен о цветных братствах. Когда-то я интересовался братством «Чудаков» в Атланте, но лишь потому, что меня привлекла их деятельность в области страхования и земельной собственности.
— Так вот: в 1775 году британская армия в Бостоне приняла в масоны пятнадцать негров. Великая ложа в Англии создала из них местную ложу, а позднее сами негры организовали Великую ложу. Сейчас насчитывается 35 негритянских великих лож, охватывающих 150 тысяч членов, из которых 14 тысяч входят в «Сверкающую радугу», Масонская организация американских негров пользуется широкой известностью. Не так давно к руководству этой организации обратились с просьбой помочь в подыскании места для встречи группы цветных лидеров. Как я уже сказал, об этой встрече мне почти ничего не известно, Однако по просьбе друзей я предпринял здесь некоторые шаги, так как доверяю репутации и намерениям тех, кто созывает эту конференцию. Я, как ты знаешь, не очень-то увлекаюсь всякими митингами и конференциями и совсем не бываю на съездах негритянских организаций. Но мне кажется, что данная конференция важна и своевременна, и особенно потому, что на протяжении жизни одного только поколения мир уже вторично охвачен войной.
Мануэл Мансарт был удивлен, узнав, что конференция состоится на северной оконечности Манхэттена в Монастыре — в этой великолепной сокровищнице произведений французского средневекового искусства, собранных Джорджем Барнардом и подаренных Рокфеллерами Нью-Йоркскому музею изящных искусств. Благодаря содействию судьи Мансарта, как члена совета директоров музея и человека, весьма влиятельного и уважаемого, в одном из помещений Монастыря, закрытом для публики и специально отведенном для этой цели, было намечено провести собрание примерно сотни делегатов, представляющих цветные народы мира. Они собирались «обсудить вопрос о своем отношении к нынешней войне и к ее последствиям». Это было все, что мог сказать отцу Ревелс, и Мансарт не расспрашивал его больше ни о чем.
В полдень без излишнего шума собрались делегаты. Каждому из них был вручен список участников, который по окончании конференции подлежал возврату. Присутствовало двадцать три делегации; в некоторых из них, например в делегациях из Африки, Индии и Китая, было по четыре представителя, от Южной Америки и Японии — по три; американские негры были представлены двумя делегатами; семь стран прислали только по одному представителю. Каждый делегат числился под определенным номером, указанным на значке, который красовался у него на груди. Лишь у одного из делегатов не было никакого номера. Он сидел на председательском месте, несколько отодвинувшись назад, чтобы находиться в тени. Он был невелик ростом, худощав, в белом тюрбане. Его глубоко запавшие глаза смотрели печально. Говорил он тихим, четким и приятным голосом. Открывая заседание, он, не тратя времени на церемонии, обратился к собравшимся:
— На мир обрушилось страшное бедствие, самое значительное из всех, какие произошли с момента бегства Мохаммеда в Медину 1320 лет назад, или иных роковых событий в истории других вероучений. Развязана мировая война, которая будет стоить жизни двадцати пяти миллионам людей, главным образом молодежи, в которой наш мир черпает свою силу и надежды. Война искалечит, покроет ранами, сведет с ума и ослабит болезнями еще пятьдесят миллионов мужчин, женщин и детей. Она обойдется во многие миллиарды долларов. Люди вырвут из адских недр смертоносное оружие, способное смести жизнь с лица земли, и мне известно, что оно будет испытано сначала на нас, темнокожих. На заре человечества в подобных катастрофах винили бога, а потом оправдывали его, объясняя их неисповедимостью его путей и целей. Когда наука была совсем молода, люди пытались объяснить свои поступки законами механики, хотя не могли доказать этого. Сейчас, приближаясь — правда, чрезвычайно медленно — к научной зрелости, мы сознаем свое полное непонимание подлинной взаимосвязи между причиной и следствием, но все же постепенно, хоть к неуверенно, идем вперед, выдвигая научные гипотезы, проверяя, изменяя и отбрасывая их; мы непрестанно изучаем факты в поисках истины. Важнейшая и наиболее полезная для нас гипотеза сводится к тому, что сознательная деятельность людей может изменить ход истории.