Цветок Фантоса. Романс для княгини
Шрифт:
– И оба хотят, чтобы я сделала свой выбор. Я хочу во сне спокойно спать, – сказала она, ещё раз зевнув, – а не выбирать.
– Тут и нечего выбирать, – гневно воскликнул Аэрт. – Ра ата! Ата! [“Ты моя! Моя!” Перевод с тарского]
Бесцеремонно схватив Тали за руку, он одним движением извлечённого из сапога ножа, того самого, Тринхового, разрезал науз и засунул его обрывки себе в карман.
Сон слетел с Тали. Она приподнялась на локте и, глядя в глаза Аэрту, холодно произнесла:
– Науз навязать дело нехитрое. Я к завтрашней ночи ещё сделаю.
– Не
– Завтра ночью меня уже здесь не будет, – Тали горько улыбнулась.
И Радх подумал, что хотел бы видеть на её устах совсем другую улыбку адресованной ему. Хуже этой улыбки были только слова.
– Как это не будет? – переспросил Аэрт, а Радх содрогнулся, не в силах поверить услышанному. Он-то надеялся, что у них впереди ещё не одна ночь. Дальше томалэ не загадывал, но расстаться вот так…
– Я уеду завтра вечером, – бесстрастно ответила Тали. – У меня пока нет сил на личину. Если задержаться, возникнут проблемы с посетителями.
– А когда вернёшься? – спросил Радх напряжённо, перехватив у Аэрта власть над телом.
– В Версаново? – удивлённо спросила девушка. – Надеюсь, никогда.
– И где тебя искать? – спросил томалэ.
– А зачем? – тихо спросила Тали. – Зачем меня искать?
– Ты – моя, – коротко ответил томалэ и за себя, и за Другого.
– Нет, – категорично ответила Тали. – Об этом даже не может быть речи.
– Почему? – спросил Аэрт, вновь завладевший телом. Радх уступил. Он знал ответ, знал, что не ровня благородной, но у Другого было другое мнение.
– Почему? – с горечью воскликнула Тали. – Почему? Потому что я – женщина.
– Женщина, – согласился Аэрт, вместе с Радхом недоумевая, каким образом это может помешать им быть вместе.
– Будь я мужчиной, – продолжала Тали, – я могла бы завести содержанку-томалэ. И никто бы мне и слова не сказал.
– Если бы ты была мужчиной, – хмуро сказал Аэрт, – я бы не стал с тобой целоваться.
– О, целуешь ты меня охотно, – воскликнула Тали, – но, если о нашей связи узнают, меня сочтут падшей женщиной. И передо мной закроются все двери, кроме дверей обители Кающихся грешниц. А если у нас будет ребёнок? Что ждёт его? Пожизненное клеймо незаконнорожденного, оставленного родительским попечением?
– Позволь мне позаботиться об этом, – сказал Аэрт. Радху на мгновение стало не по себе от ощущения силы того, кто сейчас говорил его голосом. Но на Тали это не подействовало. Она лишь хмыкнула.
– Ты мне не веришь? – гневно спросил Аэрт, но ответом ему была ещё одна горькая улыбка.
– Я верю, что ты можешь добиться многого, – сказала Тали, – даже женить томалэ на княгине.
Радх оторопел. Княгиня? Жениться? Жениться на чужачке? О таком и помыслить было странно.
– Но зачем? Зачем сажать соловья в золотую клетку? – продолжала Тали.
– Зачем лишать его свободы, втискивая в вицмундир, навешивая на него оковы этикета?
При упоминании этикета Радх поморщился, да и воодушевление Аэрта подутихло. Одно дело убить ради женщины злейшую из тварей, и совсем другое – заучивать бесконечные «можно» и «нельзя».
– Ах, Радх, – промурлыкала Тали, – хотела бы я каждый день тешить душу свою твоими песнями, а тело твоими ласками. Но, увы, долг мой требует иного.
– И чего же требует твой долг? – спросил Аэрт.
– Мой долг, – вздохнула Тали, – требует выйти замуж и родить оДарённого наследника.
– И как скоро? – спросил Аэрт.
– Меня начнут сватать сразу по возвращению в столицу.
При мысли, что Тали окажется в объятиях другого мужчины, ярость захлестнула Радха, а Другой почти прорычал:
– У тебя не будет другого мужа на Этом свете!
– И как ты этого добьёшься? – спросила Тали.
– Вот как! – проревел Аэрт, занося над ней руку с ножом.
– Нет, Аэрт, нет! – закричал Радх, пытаясь отнять у Другого контроль за телом. Сильнейшая боль пронзила тело томалэ, разрываемое двумя противоборствующими волями. Мгновение растянулось в бесконечность, каждый миг которой приближал нож, не знающий промаха, к сердцу Тали.
Часть IV. Завязи
Завязь I
– Катя, Катя, Катенька…
Хриплый шёпот пересохших губ, полубезумный взгляд покрасневших глаз. На небритого всклокоченного мужчину в мятом сюртуке, стоявшего на коленях перед кроватью, жалко было смотреть.
И карие глаза его жены, лежавшей на кровати, взирали на него с жалостью и любовью. Глаза, казавшиеся ещё больше на осунувшемся лице, измождённом болезнью. Она сделала усилие и прошептала:
– Не печалься, Феденька. Береги Олю!
Это усилие и слабое подобие улыбки отняли у женщины последние силы. И светлый Страж возник у постели, чтобы принять душу, с последним вздохом отлетевшую от тела.
– Катенька!
Уткнувшись лицом в тонкую, исхудавшую руку жены мужчина глухо зарыдал. Он не видел, не мог видеть, как Страж протянул руку душе, растерянно взирающей на покинутое вместилище, которое она привыкла считать своим «я».
– Феденька! – прошептала она, ещё не осознав, что муж больше никогда её не услышит.
Сколько раз я видела подобные сцены… Казалось бы, должна была уже привыкнуть. Но так и не смогла.
– Феденька!
Душа, покинувшая тело, забилась в руках Стража, как птица в силках. Он недовольно нахмурился. Больше всего он не любил объясняться со своими временными подопечными. И паче всего с теми, что были когда-то женщинами.
– Не противься, всё будет хорошо, – вмешалась я. И душа замерла, прекратив противиться неизбежному.