Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II

MadameD

– Я могу запереть тебя, - выведенный из себя, сказал господин дома.

– Тогда запри, - спокойно ответила Ка-Нейт. – И окружи меня стражей, если хочешь помешать мне делать добро.

Жрец побелел, потом круто повернулся и ушел; простучали по коридору громкие шаги, и хлопнула дверь его комнаты.

Это была их первая ссора.

Неб-Амон не запретил жене выходить и принимать служанку в саду, но приказал стражникам не допускать Тамит в дом и постоянно быть при госпоже, когда у нее гостит эта женщина. Тамит привлекла к себе все внимание дома – теперь за ней смотрели во много раз бдительнее,

чем тогда, когда подозревали служанку в преступлении; и не только она, но и госпожа стала тяготиться такими приемами. А выходить Ка-Нейт стала намного реже – она сознавала, что ее сыну нужно больше внимания, чем она ему уделяла, и теперь почти полностью посвятила себя мальчику. Встречи госпожи и ее милостницы прекратились сами собой, но они не перестали думать друг о друге – одна с горячей жалостью, а другая… со смесью благодарности и ненависти.

Ненависти, которая съедала все остальные чувства и питалась и благодарностью, и восхищением – чем больше достоинств Тамит находила в госпоже, чем больше становилась ей обязанной, тем сильнее ненавидела.

Хепри после похорон мужа зачастил к Тамит, и становился все настойчивей – невозможно было ошибаться насчет значения его взглядов, прикосновений украдкой… еще более горячих оттого, что он их урывал. Тамит чувствовала, как хочется юноше заключить ее в объятия, но она боялась, что если позволит ему это, он не остановит себя, слишком долго ее хотел. Наверное, придется ему уступить, или его любовь отравит его… он отвернется от нее или может стать ее врагом.

А таких врагов, каким может стать он, лучше не наживать.

* Служитель души, назначавшийся знатным усопшим.

========== Глава 25 ==========

Тамит зажила одиноко и несчастно – госпожа Ка-Нейт больше не присылала за нею и не навещала ее. Хепри тоже пропал: должно быть, мальчик слишком серьезно воспринял ее приказ – добиться положения, и теперь не смел показаться госпоже на глаза, не выполнив его.

Что ж, хорошо. Может быть, что-нибудь и выйдет.

А может, мальчишка ее забыл.

Тамит не любила его, но мысль, что она забыта всеми, кроме невероятно доброй и ненавистной госпожи, мертвила ей ум и тело. Слуги? Они не могут быть друзьями; да Тамит и чувствовала, что слуги не любят ее. Почему? Она их не обижала…

Но искать любви слуг – низко. Ни одна госпожа так не делает, даже самая жалкая. Кроме Ка-Нейт, но эта женщина не была похожа ни на одну другую.

Друзей вне дома у Тамит не было – она никогда не искала любви служанок-товарок, а теперь она заняла странное положение: положение выше их и ниже их одновременно… положение госпожи и притом отверженной, заклейменной без клейма, вдовы жреца-святотатца. Потому и расположение жрецов было для нее утрачено, всех, кроме ее молодого любовника. Хотя жрецы не могут быть друзьями – они всегда больше жрецы, чем друзья.

Больше Тамит никого в городе не знала и знакомиться не смела и даже не имела возможности: в любом доме Уасета ее спустили бы с лестницы, узнав, как она запятнала себя. Может быть, ей больше повезло бы в другом городе, где не так силен Амон и где не знают ее мужа – но как уехать отсюда? Тамит слишком хорошо знала, как невероятно трудно женщине одной добиться положения даже там, где она известна.

Она добилась положения, но погубила свой Ка. Тамит знала, что это так.

А

снова подниматься среди чужих – нет, она не сможет. Вот этот оскверненный дом – все, что у нее есть, и, наверное, все, что у нее будет.

Тамит смотрела на себя в зеркало и холодно думала, что увядает – ей было только двадцать лет, и смуглое лицо было гладким, тело упругим и стройным, но щеки ввалились и блеск глаз потух. Такая порча души портит и тело.

А одинокой увядающей служанке нет никаких путей наверх.

Впрочем, были у нее и радости – Тамит выгодно продала свой урожай и обеспечила себя на полгода, если жить очень скромно. Обеспечила себя и свою прислугу… она даже думала, чтобы отпустить половину своих людей, но если Тамит это сделает, почувствует себя совершенным ничтожеством – как раньше. Хотя для кого она изображает госпожу? Ее уже никто в этом городе не признает.

Храм Амона был невероятно богат. И невероятно богат был дом ее господина – Тамит только сейчас прочувствовала это вполне: даже будучи одной из многих слуг, Тамит никогда не была ограничена в еде: всем слугам хватало пищи, сытной и вкусной. Но своего положения она не променяла бы ни на какую еду.

Но одинокими вечерами, сделав все дела по дому и отпустив слуг, Тамит разговаривала с зеркалом – и спрашивала смуглую женщину с жестоким блеском в глазах, зачем она совершила все это и чего ждет. Она убила свою душу. У нее нет мужа, нет детей и едва ли будут – даже если найдется тот, кто ее пожалеет, ей не нужно жизни с немилым, Тамит испытала это в полной мере. Она могла бы стать женою мальчишки из храма, но это значит признать, что жизнь ее кончена.

Что это – все, и что ей остается только унижение, бедность и общее презрение.

Тамит чем дальше, тем меньше верила, что ее юный любовник способен чего-нибудь добиться; а со временем уверилась, что он ее бросил. В это верилось намного легче, чем в то, что он способен на преданность.

Такие свойства редки и ей не суждены.

***

Хепри появился неожиданно – через несколько месяцев после их последнего свидания, с тех пор они не встречались. Тамит была слишком горда, чтобы искать встречи с ним самой, и почти уже смирилась с тем, что любовник отступился от нее.

Старый слуга, дремавший поздно вечером у калитки, проснулся от требовательного стука. Он вскочил, испуганный, ожидая увидеть какое-нибудь начальство, и увидел фигуру стройного бритоголового человека, показавшегося ему незнакомым.

Нет, знакомым – старик вспомнил его: это был бедный младший жрец Амона, когда-то давно приходивший к госпоже. Но он переменился так, что с первого взгляда было не узнать – жрец был одет в просторное тонкое дорогое платье, на руках и шее сверкали украшения, и почти так же сверкали темные глаза, казавшиеся большими и нечеловеческими из-за жирной черной обводки, стрелками уходившей к вискам.

– Господин?.. – вырвалось у старика, и он неожиданно для самого себя согнулся перед молодым человеком, не понимая перемены в нем и боясь ее.

– Госпожа дома? – спросил Хепри.

Голос его был резким и встревоженным. Как будто он чувствовал потребность и право приказывать, но в то же время боялся того и другого. Старик слабо улыбнулся.

– Да, господин, дома. Я провожу тебя к ней.

Он поспешил по дорожке в дом, гадая, что такое случилось с этим юношей и чем им это грозит. Старик знал, что большие перемены почти всегда к худшему.