Цветы для Розы
Шрифт:
Решение пришло мгновенно. Тирен вышел из кабинета, поднялся на лифте на третий этаж и бысто прошел по коридору к комнате Вульфа. На этот раз дверь была заперта; открывая ее, он машинально отметил это про себя; в прошлый раз, когда он приходил сюда за меморандумом «Дейта Синхроник», кабинет был открыт. Тщательно прикрыв за собой дверь, он направился прямо к столу и один за другим выдвинул все ящики. В тот раз он уже проделывал эту процедуру, но тогда у него была иная цель. Тогда дело касалось меморандума. И тем не менее уже тогда он подсознательно сделал одно важное наблюдение, правильность которого ему предстояло сейчас
С изрядной долей неудовольствия, но Тирену все же пришлось констатировать, что все эти улики сужают круг поисков преступника и ограничивают его персоналом посольства. Теперь оставалось лишь одно обстоятельство, способное развеять подозрения и избавить Стена Винге от пристального внимания со стороны Тирена,— железное алиби. Необходимо было выяснить, есть ли оно у него. Несмотря ни на что, Тирен был все же доволен достигнутой им с Бурье договоренностью о разделении обязанностей, согласно которой отпадала необходимость полицейского допроса сотрудников, прежде чем они дадут предварительные объяснения в стенах самого посольства. Вопрос, следует ли вмешиваться полиции, всецело зависел теперь от того, сочтет ли он сам обстоятельства дела настолько трудными, что обойтись без этого будет невозможно.
Тирен вышел из кабинета и спустился к себе. Как раз в тот момент, когда он входил в свою комнату, раздался звонок внешнего телефона. Он поднял трубку. Звонила Эльза Вульф. Голос ее звучал чрезвычайно взволнованно.
— Я сейчас стою у себя в прихожей,— начала она.— За дверью у меня двое полицейских, один из которых уже раньше проявлял ко мне настойчивый, если не сказать назойливый, интерес. Сейчас он снова здесь и опять весьма напорист. Зовут его Леруж, он комиссар и ведет расследование обстоятельств смерти Виктора. Он настаивает на том, что обязан поговорить со мной. Я уже рассказала все, что знаю, в мельчайших подробностях, описала каждую деталь, когда звонила тебе. Джон, скажи, он действительно имеет на это право? Он утверждает, что действует с согласия посольства.
— Да, Эльза. Мы должны оказывать им содействие. Тебе придется ответить на его вопросы.
На несколько секунд в трубке все смолкло. Слышно было лишь прерывистое дыхание; постепенно оно становилось ровнее. Наконец она, по-видимому, совсем успокоилась и сказала:
— Что ж, ладно. Я просто думала, что это незаконно.
— Естественно, он не имеет права вести себя неучтиво. Однако ты должна смириться с тем, что, как ты говоришь, тебе придется рассказать все, что знаешь, еще раз. В деталях, поскольку полиции требуется исчерпывающая информация. Вполне возможно, что вскроются кое-какие дополнительные мелочи. Так что ты уж постарайся. И вот еще что, Эльза, не лги им ни в коем случае, ни в чем не лги.
Он почувствовал, как она вспыхнула, однако, когда заговорила, голос ее был наигранно спокоен:
— Лгать? А зачем мне им лгать?
Он смущенно рассмеялся:
— Извини, просто вырвалось. Дело в том, что буквально минуту назад мне пришлось выслушивать… м-м-м… показания другого свидетеля. Не обращай внимания.
— Хорошо, Джон, я впущу их и буду послушно отвечать на все вопросы. Раз ты это говоришь, значит, все действительно обстоит именно так. Да, и можешь быть спокоен,— она не засмеялась, но в голосе явно чувствовалась ирония,— лгать я им не буду.
Она положила трубку. Не успел он обойти стол и усесться за разборку почты, как зажужжал теперь уже внутренний телефон.
— Ну, как там с этим дерьмом, движется? Пока единственное, откуда я обо всем узнаю, это шведские газеты — во всех напечатаны скандальные статьи под огромными рубриками. Так что давай докладывай.
Тирен улыбнулся. Он хорошо знал этот голос — торопливый, слегка гнусавый, иногда переходящий на свистящий шепот. По выбору выражений можно было заключить, что посол весьма и весьма раздражен. С коротким смешком и также попытавшись придать своему голосу оттенок раздражения, Тирен ответил:
— Пока что докладывать не о чем. Я предпринимаю кое-какое расследование здесь, у нас, полиция также со своей стороны работает. Так что, видно, придется тебе запастись терпением и ждать — потихоньку все прояснится.— Помолчав немного, он продолжал: — Да, с отменой дипломатической неприкосновенности все было сделано чрезвычайно быстро, спасибо тебе за помощь.
— Ладно, чего уж там,— проворчал посол.— Однако должен сразу тебя предупредить: если вдруг выяснится, что тут замешан кто-то из наших, то эту крышку придется прихлопнуть — причем немедленно.
— Если, конечно, получится. Но мне кажется, мы должны с благодарностью принять любой корректный и, главное, полный отчет французской полиции о проведенном следствии, независимо от того, кто окажется виновным и какое ему будет определено наказание. Я прав?
Снова послышалось ворчание, на этот раз, правда, довольно неопределенное.
— Да, прав, прав. Проклятый Вульф — ничего бы не было, если бы он в своих делишках с дамами был бы чуточку поскромнее. Но уж что случилось — то случилось. Ищи теперь этого чертова француза, которому надоело терпеть рога у себя на лбу.
В голосе Тирена, когда он ответил, появились жесткие нотки:
— Вполне может быть, что дело вовсе не в этом. У Вульфа пропал портфель, в котором могло оказаться кое-что, что весьма заинтересовало бы некоторых лиц.
— Вот как?! Из тебя все приходится вытягивать по капле. Вот дьявол, и надо ж было такому случиться…
Не закончив своей мысли, посол бросил трубку. Тирен решил просмотреть наконец почту, а потом, подкрепившись стаканчиком шерри, прогуляться к цветочному магазину, у которого Вульф обычно оставлял свою машину, и в заключение пообедать в каком-нибудь приличном заведении на бульваре Распай в полном одиночестве, чтобы хоть немного привести в порядок путающиеся мысли.
10
Улоф Свенссон вышел из дома около семи утра. Накануне вечером за стаканом дешевого вина он поведал Жан-Полю, что в кармане у него не осталось практически ни франка.
— Я вовсе не хочу, чтобы ты платил за меня,— убеждал он.— Хватит и того, что ты для меня уже сделал — на мне твои джинсы, майка, твои баретки. Да, кстати, я даже не знаю, можно ли мне дольше шататься с этим Бетховеном на груди — уж слишком он заметен.