Цветы и железо
Шрифт:
Как небрежно смонтированные кадры киноленты, мелькнула в сознании собственная жизнь: сын небогатого мещанина Петр Калачников учится в далеком немецком городе… Первые нелегальные книги под подушкой, доносы и грозный окрик начальства: не сметь читать недозволенное… Работа у помещика, робкие попытки селекции и запрет воинствующего мракобеса хозяина: богохульства в природе не потерплю… Увольнение с работы, которое привело к разочарованию в жизни… Революция, а после нее труд — творческий и радостный… Война… Все, о чем мечталось, нарушено… «Работы будет много, Петрович, я верю вам, как самому себе», — сказал на прощание Огнев.
У
— Прошу доложить господину коменданту: прибыл профессор Калачников. Господин обер-лейтенант приглашал меня на десять часов. Через две минуты — десять…
Калачников подчеркнул слово «приглашал», и это, вероятно, возымело свое действие. Караульный, подняв брови, передернул плечами и удалился. Вернулся через минуту, пристальным взглядом осмотрел Калачникова с ног до головы и глухо сказал:
— Проходи!
Петр Петрович не спеша поднялся по крутой деревянной лестнице и остановился у двери; на медной дощечке неуклюжими буквами выцарапано по-русски:
Военный комендант г. Шелонска
Обер-лейтенант фон Хельман
Хельман сидел в высоком кожаном кресле. Коричневая добротная кожа местами вытерлась и побелела, деревянное основание кресла казалось отлитым из металла. «Графа Строганова, из краеведческого музея», — мелькнула догадка. Треть стола занимал письменный прибор, составленный искусным крепостным мастером из тридцати пород местных деревьев, на стене висело старинное оружие, — все это раньше находилось в музее и вот, оказывается, перекочевало сюда…
— Знакомое? — спросил Хельман, поймав взгляд Калачникова.
— Знакомое или похожее. — Калачников улыбнулся. Он обрадовался: нашелся что ответить, при этом остался спокойным.
— Знакомое. Садитесь! — пригласил Хельман. Он испытующе смотрел на Калачникова. — Говорят, что в этом кресле лет полтораста назад сидел граф Строганов?
— Да, если не ошибаюсь, это кресло когда-то принадлежало графу Строганову, — ответил Петр Петрович. Словно невзначай, продолжил: — До войны, знаете ли, захожу в музей, смотрю, в этом самом кресле сидит уборщица и чулок вяжет. — Покачал головой, сделал вид, что возмущен. — Порядка не было: на графское кресло могла усесться любая чернорабочая!
— Да! — недовольно бросил комендант и обернулся, взглянул на спинку кресла. Он поморщился, как будто только сейчас заметил дефекты.
«Вот-вот», — подумал Калачников. Конечно, историю с уборщицей он сочинил тут же, но пусть у фона Хельмана будет испорчено настроение: ведь он сидел не после графа, а после самой обыкновенной работницы!
Петр Петрович только сейчас увидел в темном углу портрет Гитлера — какое поразительное сходство с сатирическим изображением! «А ведь художник изо всех сил старался! Да такого урода самый лучший художник не сделал бы приятным человеком, — брезгливо подумал Калачников. И он тотчас осудил себя: — Что же я делаю, на моем лице все прочесть можно — и презрение, и ненависть, завалю я так все дело!..» Он показал рукой на другой портрет, стоявший боком на желтом несгораемом шкафу, и вкрадчиво спросил:
— Тоже портрет нашего фюрера?
— Фюрера, но в миллион раз меньшего! — улыбнувшись, произнес Хельман. — Фюрера Шелонска!..
Он повернул портрет, на нем во весь рост был изображен обер-лейтенант Хельман, за его спиной проступали чуть заметные очертания старинного города со шпилями кирок, одиноко торчавшими заводскими трубами, хищной стаей «мессершмиттов» в серо-желтоватом небе.
— Если не ошибаюсь, в Люксембурге? — осторожно спросил Калачников.
— Да! Работа известного художника, — небрежно ответил Хельман. — Художник раньше рисовал люксембургскую герцогиню. — Он недовольно взглянул на Калачникова. — В Европе служить лучше, профессор.
— Здесь, господин обер-лейтенант, тоже Европа, — мягко поправил Петр Петрович.
— Россия не Европа!
— Я рассматриваю вопрос с географической, а не о политической точки зрения, я ведь беспартийный человек, господин комендант.
— В России, профессор, трудно понять, кто коммунист, а кто беспартийный. Для вас я делаю исключение — вы человек старый, когда-то, как мне докладывал городской голова, воспитывались в Германии. Тут все коммунисты! Мы твердим: пришли освобождать Россию от большевиков, — не верят. Они ни во что не верят: ни в нашу великую миссию, ни в нашу победу.
— О загадочности русского человека всегда много писали, — неопределенно ответил Калачников.
— И не разгадали! — Хельман потянулся к журналу, быстро перелистал его и, найдя нужный фотоснимок, ткнул в него пальцем: — Немецкие солдаты уже снимаются у ленинградского трамвая, а Ленинград все еще продолжает сообщать в эфир, что ни один немец не ступит на священную землю их города. Разве это не фанатизм?
— Да, да, — не нашелся сказать что-либо другое Калачников.
Он смотрел на снимок, читал подпись и думал: «Неужели это правда? Неужели немецкие солдаты снялись у настоящего ленинградского трамвая? Подделали, чтобы ободрить свою армию!»
— Ленинград почти в наших руках, — продолжал Хельман, выйдя из-за стола, — а здешние мужики уходят в леса и оттуда совершают нападения. Они добровольно идут на самоуничтожение, и неизвестно, во имя какой цели это делают. Их безумство уже не спасет Ленинград, а себя они погубят. Великая германская армия может только наступать. Отступать ей противопоказано. Надо трезво оценить обстановку и признать статус-кво [5] . — Он посмотрел на большую карту, утыканную множеством флажков с рогатой свастикой, и убежденно добавил: — «Статус-кво анте беллам» [6] больше никогда не будет, надо наконец понять это обезумевшим русским мужикам. Понять и смириться с тем, что история предначертала нам приобщить дикую Россию к западной цивилизации. — Он погладил глянцевитые, лоснящиеся волосы, потрогал пальцем бугристый шрам на щеке и вдруг озабоченно спросил: — Вам нравятся Волошки, профессор?
5
Существующее положение ( лат.).
6
«Положение, которое было до войны» ( лат.).