Цветы и железо
Шрифт:
— А Красный Крест не подведет?
— Представителей Красного Креста подбирали наши люди. Между прочим, я буду выдавать тебя за просветителя России, будь готов к тому, чтобы красиво рассказать, как ты открывал школы, церкви, газеты, народные дома и прочее.
Гельмут усмехнулся:
— Сказочка будет превосходная!
— Ну, а пока рассказывай о своих делах.
— Как и во всякой работе, бывают удачи и неудачи, папа. Кое-кого сумели схватить, а кое-кто сумел улизнуть. В Низовой мы шли по пятам, но передали этот участок…
— Положим, не совсем по пятам, Гельмут! — старый Мизель улыбнулся. — Между прочим, на Низовой
— О захваченных агентах в других местах я уже сообщал. Здесь одно время мы тоже вели усиленную слежку. Мы перехватили несколько передач по радио. Но вероятнее всего это действовали партизаны.
— Возможно, Гельмут, партизаны путали следы, чтобы облегчить деятельность агентов в Шелонске?
— Все возможно, папа. Поиски продолжаю.
— А что делает твой хваленый резидент? Что-нибудь сообщает?
— Получил первую шифровку. Оказывается, одну пару разведчиков словили, а другая пара долго блуждала по лесу и болотам. Связались со мной. Я дал команду искать этого кулака Поленова. Нашли там, где я наметил. Работает в кузнице, самогоном торгует.
— Вот это напрасно! — возразил старший Мизель. — Попадется на пустяке, посадят как шинкаря.
— Я уже дал команду прекратить.
— Что слышно про «паука»?
— «Паук» попался. Последние данные насторожили меня. Опасения подтвердились. Поленову удалось выяснить, что «паука» схватили и заставили работать на них, он стал передавать дезинформацию, которую готовил для него разведотдел штаба фронта. Я делаю вид, что принимаю всерьез его данные. Теперь будет передавать Поленов.
— Ему верить можно?
— О да!
— Не перебежит?
— Нет. Он люто ненавидит большевиков! На всякий случай я оставил в Шелонске его дочь.
— Без присмотра?
— За ней один парень присматривает. Тоже очень надежный человек! Я проверил его по всем линиям.
Старший Мизель вздохнул:
— Все верные, все надежные, мой мальчик! Не обольщайся. Я лично не верю ни одному русскому. Ни одному. Ты вот поселил их в здании кинотеатра. Не рискуешь?
— Ваше замечание учтено, господин штандартенфюрер СС! — произнес Гельмут с улыбкой. — Закончат все работы, я их переведу. Дня через два.
— Хорошо.
— Папа, я все забываю спросить тебя, кому пошло наследство Кохов?
— Ах, было бы наследство — наследники найдутся! — Ему, видимо, было неприятно говорить на эту тему, и он спросил о другом: — Как поживает твой «друг» Огнев?
— Увы, живет! По моим данным, отряд у него увеличился раз в десять.
— Да, партизанская война захватила нас врасплох. Мы сейчас готовим подробную инструкцию по борьбе с партизанами в России. На днях ты ее получишь… Слушай, а как с нашей скромной трапезой?
— Ровно через час мой глубокоуважаемый отец будет поднимать свой первый тост за справедливость и гуманность, не свойственные большевизму и присущие только национал-социализму!
— Ты шутник, мой мальчик! — добродушно проговорил старший Мизель и похлопал сына по щеке мягкой ладонью.
— Господа! Ровно час назад мы беседовали с сыном (я уже представил его вам), и он подробнейшим образом информировал меня, что ему удалось сделать за короткий срок в этом маленьком городке Шелонске. Мое сердце наполнялось счастьем и гордостью. Большевики называют нас самыми ругательными словами, но им не скрыть того отрадного факта, что наша армия на своих, штыках принесла в Россию свет, культуру, западную цивилизацию. Полнейшая гармония интересов освобожденного населения и немецких военных властей! Подлинная свобода, гуманность и справедливость! Даже те, кто под влиянием большевистской пропаганды косо посматривали на наших доблестных рыцарей, теперь дарят своим защитникам хлеб-соль, еще издали снимают шапки, чтобы отвесить низкий благодарственный поклон. Господа, я мог бы говорить и час, и два, так много сделано немцами на этой земле, но самые лучшие слова и самые длинные речи не в состоянии выразить того, что произошло. Поднимем тост за того, кто сумел родиться вовремя и осчастливить нашу планету, — за нашего фюрера Адольфа Гитлера! Хайль, господа!
Старший Мизель любил произносить речи, и он умел это делать. Выждав, когда гости прокричат «хайль», он осушил свой бокал. Посматривая на гостей — представителей Красного Креста, корреспондентов газет и радио, он думал о том, поверили они ему или нет и, главное, поверят ли они ему завтра, когда на широкой зеленой поляне длинной и страшной полосой протянутся полуистлевшие, смердящие трупы взрослых и детей, стариков и женщин. Какое впечатление произведет это зрелище на присутствующих? Не усомнились бы они, не сказали бы у себя на родине нечто противоположное задуманному. Ему хотелось, чтобы все было так, как он наметил: кто будет копаться в трупах и искать доказательств? А если и начнут искать, обнаружат то, что нужно службе безопасности. И все-таки что-то заставляло его тревожиться: удачно закончится эксперимент — лучшее будущее обеспечено и ему, и сыну, неудачно — не сносить тогда головы!..
Гельмут, как и отец, был одет в добротный, ладно сидящий гражданский костюм. Он был в нем красив и еще более строен. Взглянув на отца, мягко улыбнулся ему и заговорил тихо, вкрадчиво. О чем? Как он впервые в прошлом году оказался на полях России, как он ужаснулся всему тому, что увидел, как начал постепенно таять лед недоверия и его, Гельмута, окружили добрые люди из русских, стали усердно и самоотверженно помогать.
— Послезавтра вы увидите русского профессора Петра Калачникова, — с приятной улыбкой произносил Гельмут Мизель, — На нашем скромном ужине присутствует помощник коменданта Шелонска господин Хельман. Он мог бы рассказать, как жизнь заставила этого русского профессора прийти к нему и сказать: «Я с вами, господа национал-социалисты, с вами до конца жизни, до победного конца!» Сегодня вы увидите русского священника, который мужественно и благородно осуществляет свою великую миссию на освобожденной земле. Нам пока мешают коммунисты, ушедшие в леса. Могу заверить вас, что из лесов они уже никогда больше не выйдут!
И снова возглас «хайль» — ревущий и звонкий; только вертлявый швейцарец из Красного Креста молчал и демонстративно сжимал губы, всем своим видом показывая, что он здесь нейтрален.
— На мой взгляд, господа, — сказал, поднимаясь, долговязый рыжий эсэсовец, он уже был пьян, и его слегка покачивало, — на наш взгляд, господа, надо больше пускать в расход. Русских много, нас мало. Пусть будет больше победителей и меньше побежденных!
Швейцарец встал и хотел выйти из помещения. Гельмут Мизель догнал его и стал упрашивать, чтобы тот вернулся. Уговаривать его долго не пришлось.