Цветы и железо
Шрифт:
— Мы с тобой, Танька, должны быть мастерами на все руки. И халтурить нам нельзя.
— Нельзя, батька! — согласилась Таня. Она забросила руки за голову и приподнялась на цыпочках. — Батька, а ты поэтов всех знаешь? — спросила она, с улыбкой посмотрев на Поленова.
— Всех поэтов знать трудно. Многих все же знаю. На «вы» знаю!..
— А кто вот это написал?
Поверь мне, той страны нет краше и милее, Где нашаНу, кто? Быстро!
Поленов подумал, вспоминая, и чистосердечно признался:
— Не знаю, Танька.
— Эх, ты! А еще в молодости стихи писал!.. Михаил Лермонтов — вот кто! — После паузы добавила: — Это, батька, я к тому, что теперь мне и Шелонск ваш нравится куда больше, чем раньше.
Таня жила до войны километрах в полутораста от Шелонска. Шубин бывал в ее городе. По душе он ему не пришелся. Но… надо и Тане сказать что-то приятное:
— Ваш городок ничего себе, зеленый, речка хорошая, место высокое, сухое. Не знаю, почему Александру Сергеевичу Пушкину он не нравился?
— Потому, что он в нашем городе только и бывал проездом. Если бы Пушкин там пожил, такие бы стихи написал!.. Честное слово!
И Таня начала читать пушкинские стихи. Знала она их много и читала с полчаса певучим, звонким голосом.
Лесник вернулся поздно вечером, когда Поленов и Таня уже находились в избе.
— Понравился конь-то? — спросил он сухо.
— Конь хороший, — ответил Поленов.
— Идем, взгляну еще разок, — сказал старик и подмигнул правым глазом.
Они вышли во двор, где конь аппетитно жевал пахучий клевер.
— Немцев на большаке много, — объявил лесник. — С танками, с пушками. Наверное, на партизан. По большаку не езжай.
— А где?
— Я тебе лесную дорогу укажу. А то, неровен час, нарвешься. Все упрятал?
— Все.
Спать легли рано, огня не зажигали. В полночь раздался резкий стук в дверь. Лесник выглянул в окно. Тихо ступая по половику, подошел к Поленову:
— Не спишь? Немцы подъехали. Лежи, лежи, я один выйду, не впервой.
Лесник ушел. Первое, что сейчас пришло на ум Поленову: а кто же он, этот старик? Здешний или заблаговременно поставленный полковником из разведотдела? А вдруг приведет сейчас фашистов, покажет на Поленова пальцем и скажет: вот он, кого вы ищете, пойдемте во двор, там у него стоит хитрая телега!.. Не разбудить ли Таню? Она, кажется, ничего не слышит…
Но он сдержался: не нужно. Если придут фашисты обыскивать, они увидят спокойно спящих людей, у которых документы в полном порядке. А старик — человек проверенный, знает полковник, к кому посылать.
— Лежи спокойно, Поленов! — шептал он самому себе. — Сейчас ты должен выдержать свой первый, а возможно, и последний экзамен на актера в таком трудном амплуа.
Через несколько минут вернулся лесник.
— Немцы, отстали от своей части. Про партизан спрашивали, — неторопливо сказал он. — Не слышал, говорю, спал крепко, может, и проезжали, не слыхал. А хорошо бы им самим к партизанам угодить — те бы показали им дорожку.
Никита Иванович снова попытался уснуть и не мог, хотя за окном было тихо, скрипел только старый, наклонившийся забор, раскачиваемый налетами ветра.
К утру ветер стих. Никита Иванович запряг лошадь, бросил на дно телеги куски железа, подковные гвозди в большой металлической коробке, кузнечный мех. Лесник вынес две овчины, чтобы было мягче сидеть Тане, а для коня — несколько охапок клевера.
Никита Иванович и Таня покинули затерявшийся в лесу домик. Лошадь шла быстро. На рытвинах телега тряслась, и тогда железо звенело и громыхало.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Ты еще не умер от тоски в этом Шелонске? Я скоро начну выть волком! — Майор Мизель, переступив порог кабинета военного коменданта Шелонска, стряхнул с козырька капли дождя. — Никогда не думал, что в этой глуши буду жить так долго! И чего наши армии топчутся у Петербурга? Зацепились — надо идти дальше! На плечах противника ворваться в город! Пока Нева безо льда — легче топить большевиков и им сочувствующих! И тех и других там очень много!..
Последние фразы Мизель говорил, пожимая руку Хельману. Сняв черный блестящий реглан, он повесил его на оленьи рога, доставленные коменданту из краеведческого музея.
— Я несколько раз в день включаю радио: жду экстренного сообщения. Должны же наши взять Петербург! — ответил Хельман. — Садись, пожалуйста, Гельмут, это — кресло известного русского графа Строганова.
— Слышал об этой фамилии, когда изучал русскую историю, — ответил Мизель.
Он заметил оперативную карту на стене и начал переставлять флажки со свастикой поближе к Москве.
— Ты, Ганс, отстал! Наши армии более подвижны, чем военный комендант Шелонска!
— Я не получаю оперативной сводки, Гельмут, — отозвался Хельман, следя со стороны за перестановкой флажков, веря и не веря тому, что сейчас видел: шло окружение русской столицы.
— Москва будет взята раньше Петербурга! — уверенно продолжал Мизель, не отрываясь от карты. — Наши войска ведут неотразимое наступление. Русская столица объята паникой! Миллионы людей бегут из города. В Москве остались чекисты и ополченцы. Это — обреченные! Песчаная грядка не удержит горный поток! Я казнил бы тех наших стратегов, которые не советовали вести войну на два фронта. Теперь они молчат! Я рад, что ныне утратило свой смысл меткое изречение Бисмарка: «У немцев потребность — при пивопитии бранить правительство». Никто и никогда больше не будет ругать. Прозорливость фюрера гениальна!