Цветы и железо
Шрифт:
Никита Иванович занялся шифровкой. Текст предстояло передать большой, опыта у него не было, нужные слова не отыскивались, составление фразы занимало много времени. Приходилось сокращать уже написанное, безжалостно вычеркивать свои выводы, не щадить и факты. А жаль: надо выбрасывать выстраданное и пережитое… И вдруг:
— Ти-ти-та-та-та!..
Таня ответила:
— Та-та-ти-ти-ти!
«Морзянка» пищала непрерывно, словно обрадовалась, что освободили ее звонкий и чистый голосок.
— «Орел» слушает, — холодно, равнодушно
— Передавай: говорит «Сокол»!
— Это я передала.
— У аппарата Пятнадцатый!
— И это передала.
Таня явно «мстила» своему батьке — она даже не смотрела на него.
— Вот, Танюша, шифровка. Передавай пока, я еще не закончил.
«Морзянка» трещала без умолку. В эфир летели цифры; они, эти цифры, несли и боль народную, и его ненависть, и его мольбу: да освобождайте же поскорее!.. Там, в штабе фронта, цифры превратятся в слова, заговорят языком убедительных, хватающих за душу примеров.
Таня работала ключом быстро, Никита Иванович едва успел закончить шифрование.
— Все, — сказал он, передавая последнюю группу знаков.
«Морзянка» запищала часто-часто. Таня торопливо писала цифры, а Поленов расшифровывал их:
— Спасибо за первые сведения. Следуйте в квадрат 2762. Уточните пропускную способность станции, что идет на фронт и с фронта, направляются ли в действующие части зимние вещи и какие именно? Берегите себя. Ни пуха ни пера!
— Значит, на Низовую, — озабоченно проговорил Никита Иванович, — там дела будут посложнее.
— Зато интереснее! — быстро ответила Таня. — Мы теперь будем почти воевать. Это хорошо, батька!
Кулак Никита Иванович Поленов и его дочь Татьяна Никитична Поленова имели больше десяти тысяч немецких оккупационных марок и второй день голодали.
На немецкие оккупационные марки ничего нельзя было купить.
На оккупированной советской территории цену имели только советские рубли и червонцы.
— Батька, да покажи ты свою устрашающую бумагу какому-нибудь старосте, попугай его! — не выдержала Таня.
— И то правда, дочка! С волками жить — по волчьи выть! — согласился Поленов.
В первой же деревне Никита Иванович разыскал старосту. Тот жил в хорошем просторном доме. Несколько месяцев назад здесь помещалась изба-читальня — еще до сих пор по крыше волочился обрывок антенны, а на стене скрипела от ветра пустая доска для объявлений.
Староста, носатый мужик с коротко остриженной бородой, долго смотрел на документы, предъявленное «возвращающимся из советской ссылки» Поленовым Никитой Ивановичем, и спросил без всякой радости:
— Чем могу быть полезным?
— Едой, — учтиво, но твердо произнес Поленов.
— Еды нет, — последовал ответ.
— Я не прошу милостыню. Я покупаю, — еще строже сказал Никита Иванович.
— Не возражаю. Покупайте сколько вам будет угодно.
— На немецкие деньги никто не продает. Вот вам двести марок и извольте сами продать! — безапелляционно заявил Поленов. — Если и вы не продадите, я буду знать, кто воспитал так мужиков!
Староста пытался что-то сказать, но, промямлив какое-то слово, которое Поленов так и не разобрал, ушел в другую комнату.
— Вот здесь ты можешь дуть губы, важничать, — шепнул Тане Никита Иванович.
— Как начну дуть, так сразу смех разбирает, — проговорила Таня.
Староста вернулся с фонарем «летучая мышь» и, сердито буркнув «жди», вышел из дому. Минут через пятнадцать он принес небольшой мешочек. Поленов придирчиво проверил: два круглых хлеба, кусок свинины, соленое коровье масло, завернутое в холщовую тряпицу…
— Маловато, — недовольно проворчал Поленов, а сам подумал: «Если экономить, нам с Танькой дней на пять хватит».
— Нет больше, — сердито буркнул староста, открывая дверь и желая пропустить впереди себя незваных гостей.
— И за это благодарствуем, мил человек!
И снова Соколик тащил телегу по полевым дорогам, пока Никита Иванович не принял решения:
— А собственно, кого мы с тобой, Танька, боимся? Документы у нас по всей форме. Вон как полицаи испугались. И староста тоже. Поедем по шоссе? Через сутки, смотришь, и на станции будем!..
Таня согласно кивнула головой. На широком шоссе камни да камни, стучат о них металлические ободья колес. Недавно Поленов подобрал и положил на телегу несколько железных прутьев, они звонко дребезжат и громыхают.
Тучи плывут над головой, серые, низкие, набухшие: того и гляди, не сдержат они тяжеловесной влаги и обрушат ее ливнем на желтые похолодевшие поля.
Никита Иванович завернул Соколика на тропинку и заехал в низкий кустарник. Он рассупонил коня и положил ему охапку потертого, слежавшегося клевера, а Таню попросил хозяйничать. Мелкие капли дождя уже сеялись по земле, и хлеб от них становился влажным, невкусным.
Отужинав, они разложили под телегой сено и овчины. На сухом сене под овчинами спать было тепло.
Проснулись они рано утром от сильного грохота. Таня выглянула из-под телеги и тотчас спрятала голову: по дороге шли немецкие танки. Когда за поворотом исчезла последняя машина, Никита Иванович стал запрягать отдохнувшего Соколика.
На шоссе еще пахло бензином; Соколик шел с настороженно поднятыми ушами, бока у него вздрагивали.
«Первое задание выполнено. Хорошо или плохо, но выполнено. Дополнительных вопросов не последовало, — значит, полковник удовлетворен», — думал Никита Иванович, опустив вожжи и вглядываясь в тусклую холодную даль. По небу навстречу им ползли низкие серые тучи. «Не иначе, будет снег: и тучи такие, и зябко. Замерзнет у меня Танька». Никита Иванович тихо окликнул девушку, она глухо отозвалась. Поленов посоветовал ей прикрыть себя овчинами, а ноги упрятать в сухое сено.