Цветы корицы, аромат сливы
Шрифт:
– Янь Шу – фрик, который повторно держал экзамен, потому что первый раз ему попалась знакомая тема? – зашептались ученики. – Так, чур я пишу про него.
– Да, поделите персоналии, чтобы не все об одном. И если вам нужен иероглиф, которого вы не знаете, я разрешаю написать пиньинь. Только не больше трех пиньиней должно быть у вас в работе, – сказал Сюэли, сел за стол и тяжело задумался.
Вчера он не вышел за едой, поленился сходить и за забытыми на общей кухне палочками и, доедая руками холодную лапшу, наткнулся в одной из последних папок на записки Итимуры. То есть он, конечно, не знал, что это такое. Его внимание привлекло то, что в начале каждого листа, справа, лейтенант методично проставлял
Цунами-сан приплелась в кимоно с морскими огурцами, как определил это для себя Сюэли, вся несчастная, с головной болью. К изумлению Саюри, ей сунули в нос бумаги. Судя по виду этих бумаг, на них ставили кружки с чаем и стряхивали пепел. Они проштампованы были печатью штаба Пятой армии.
– «Сегодня господин полковник Кавасаки… проявил великодушие: он разрешил родственникам похоронить труп, который валяется здесь у нас около ворот. По этому поводу господин Аоки Харухико сложил хайку, которое непременно останется в веках», – с трудом подбирая слова, медленно перевела Саюри. Перевести само хайку она уже не смогла. Там было что-то про коршуна в восходящих потоках воздуха.
– Я и без этого знал, что японцы – очень странные люди. Спасибо. Я узнал это достаточно давно благодаря тебе, – ласково сказал Сюэли. – Давай пропустим это хайку.
– Это личные и исторические записки лейтенанта Итимуры Хитоси… Он… хотел достичь бессмертия.
– Что? – Сюэли подумал, что ослышался.
– Нет, не так. Он думал, что ведет историческую хронику большой важности.
– Знаешь, есть разница небольшая.
До поздней ночи они сидели над «Заметками об истоках величия Японии», возвращались назад, находили более ранние куски, объясняющие смысл более поздних, склеивали сведения об отдельных людях в по возможности связную картину работы отряда «Курама Тэнгу» на территории Китая.
Странно. Дедушка чинил часы, разные пружинные механизмы… делал многоярусные вертушки, кукол-бонз, которые кивают головой… Один такой хэшан до сих пор сидит у бабушки на туалетном столике, кивает.
Никогда Сюэли не предполагал, что дедушка был хранителем Императорского театра теней.
…Саюри, скрестив ноги, сидела на кровати Сюэли с записками Итимуры в одной руке, другую она слюнявила и листала японско-русский словарь. В электронном сдохла четвертая пара батареек.
– «Накадзима Хидэко по приказу командования и по указаниям Аоки-сан составил подборку свидетельств различных людей о том, что театр теней видели у Ли Сяо-яо, чтобы он не мог отпираться. Сам Аоки-сан в это время составил точную и доказательную бумагу о том, каким путем Императорский театр
– Держал мастерскую. Владел чем, пятый падеж, – механически поправил Сюэли. У него ни кровинки в лице не было.
– «…держал мастерскую кукол, механизмов и резьба по дереву. В Императорском театре теней расшатались головы у некоторых кукол и попортилась немного обивка сундука. Незадолго перед изгнанием и отъездом императора из Запрещенного города…». Странно. Мне стало лучше. Я так скверно себя чувствовала, но пять дней просидела тут скрюченная со словарем, – и стало лучше! Почему? – спросила Саюри.
– Потому что ты Цунами-сан, – Сюэли никогда не трудился подыскивать логичные ответы и определения, да и вообще не раздумывал над репликами в разговорах с японкой: годилось что угодно. – «Из Запретного города».
Cо вздохом Саюри уткнулась опять в бумаги.
– «…Из Запретного города Ли Сяо-яо принесли и вручили на починку весь целиком Императорский театр теней только на один месяц. Но за этот месяц император и императорский двор уехал в некоторой суматохе из Пекина, и театр забыли забрать. Он аккуратно сохранял предмет, чтобы возвращать. Когда позднее, в 1935 году, Ли Сяо-яо переехал в Хунань…»
– Я понял, – сказал Сюэли.
– «Этот комплекс сведений отряд „Курама Тэнгу“ имел в своих руках, чтобы невозможность для Ли Сяо-яо вывернуться и отговариваться, что он ничего не знает».
– Наступление начнется 14-го января. Только с шести часов утра этого дня придворный институт онмёдзи в состоянии обеспечить поддержку нашей локальной операции, – сообщил полковник Кавасаки. – До этого они призывают и просят о содействии по другому поводу очень сильного ками, который, наоборот, может развалить всю нашу операцию, если услышит о ней.
– Этот институт придворных онмёдзи вертится там, как флюгер, – тихо заметил Аоки. – Что за люди!..
– А что, собственно, дает вам ваше сотрудничество с лисами? – отвлек его вопросом доктор Накао, который вообще не слушал, что говорит полковник.
– Многое. Ну, например… В ноябре 1930-го года на Идзу я погиб бы в землетрясении, если бы меня не вывели из опасной зоны лисы. Они буквально тянули меня за одежду. Деревня, которая осталась позади меня, как только я вышел за окраину, рухнула в руины. Но ваш вопрос, доктор, не вполне корректен. Обычно мы спрашиваем себя не что может нам дать наша дружба с лисами, но что мы можем дать лисам.
– Господин Аоки! Насколько быстро вы сможете подтвердить подлинность театра теней? – обратился к нему Кавасаки.
– Грубую подделку я отличу сразу. Я читал много описаний этого произведения искусства, очень детальных. Но, в любом случае, мы ведь собираемся проверить действие театра на месте?
– Безусловно.
– Тогда действие театра скажет само за себя.
– Мы хотим от него, чтобы он продемонстрировал работу театра, а это невозможно сделать под давлением. Нельзя за сутки написать пьесу из-под палки, – сказал доктор Накао. – Поэтому нашим оружием должно стать… во всяком случае, не оружие, – и лапка каппы обвела двух до зубов вооруженных часовых, сидевших на полу у дверей, как учитель обводит грубую ошибку.
– Если я правильно вас понимаю, мы хотим, чтобы ядовитая змея аккуратно и осторожно, в атмосфере взаимного доверия и доброжелательности поделилась с нами ядом, – сказал Кавасаки Тацуо.
– Да, ваше образное сравнение довольно точно, – кивнул доктор Накао. – Предоставьте мне контроль над ситуацией.
– Господин Аоки! – когда все расходились, к Аоки Харухико подбежал лейтенант Накадзима или как-то еще, – откровенно говоря, Аоки не помнил его фамилии. Он вел протокол совещания, кажется.