Цветы на нашем пепле
Шрифт:
Грег долго не мог уснуть, вспоминая подробности этого странного разговора. Как они собираются бежать? Неужели опять с помощью этих треклятых шаров? Как избавиться от ошейника? Кто будет управлять шаттлом бабочек? Есть ли у императора другие корабли, есть ли оружие, способное уничтожить звездолет на орбите? Будем надеяться, что нет.
Если все удастся, как ему убедить остальных не уничтожать всех бабочек подчистую? И как, если он убедит их в этом, действовать тогда? Как бороться с Лабастьером Первым? Или снова отправляться в космос, на поиски земли обетованной? Но у них нет горючего, не говоря уже о вере в то, что это возможно.
И еще один вопрос. Если все, что рассказали ему Лабастьер и Миам правда, то почему «Орден святой Наан» не борется с императором методами своего кумира? Нацепили бы каждому его воплощению по «блокиратору», а снимать их они, став самостоятельными личностями, вроде, не хотят сами… Главное тут – одновременность. «А еще проще, – подумал Грег, – прикончить их всех синхронно, да и всё тут. Хотя это, наверное все-таки не так просто. Если вспомнить человеческую историю, то и с одним-то императором провернуть такое было не легко…» – с этой кровожадной мыслю Грег и уснул, так и не найдя ответ ни на один из поставленных перед собой вопросов.
Утро было пасмурным. Да это было и не утро вовсе. Плотские утехи, тайные переговоры и тягостные мысли отняли слишком много времени, и Грег проснулся уже после полудня. Он выполз из своего «бунгало» и, конечно же, сразу наткнулся на флаер Лабастьера.
– Приветствую тебя, Грег Новак, – поздоровался тот.
– Привет, – буркнул Грег. «Что ему, делать больше нечего, что ли? Чего он все время торчит возле меня? Тоже мне, император. А кто страной будет править?..» Но вслух вопрос сформулировал корректнее:
– Ты не устаешь быть всегда рядом со мной? – Тут Грег догадался, в чем дело, и продолжил: – Или ты не один и тот же, а твои разные воплощения, сменяющие друг друга?
Однако оказалось, все обстоит еще проще:
– Нам незачем меняться, – отвечал Лабастьер. – Мои воплощения связаны теснее, чем ты можешь себе представить. Одно из них может совершать какую-то работу, а отдыхать при этом – другое. Одно может бодрствовать, другое – спать за него… Мне не надоедает находиться рядом с тобой, потому что я непрерывно получаю самые разные впечатления от остальных моих воплощений.
– Ясно, – кивнул Грег. – А умываться мы будем? Если за меня умоется другое мое воплощение, я от этого чище не стану.
Император озадаченно посмотрел на Грега. Потом лицо его просветлело, и он даже ухмыльнулся.
– Сам будешь мыться, – спросил он, – или предоставишь это самкам?
– Лучше сам, была бы вода. А насчет самок… Пришлешь их ко мне ночью, о’кей?
Вот тут император просто-таки расцвел:
– Я рад, что ты наконец оценил мое гостеприимство. Воду сейчас доставят.
…День прошел в наблюдении за приготовлениями к празднику, да почитывании махаонской Книги. Некоторые шестистишия оставляли Грега равнодушными, другие были непонятны, но были и такие, что удивляли неожиданными, нечеловеческим идеями или экзотической красотой образов. Одна строфа зацепила Грега особенно, и время от времени он возвращался к ней, чтобы перечитать.
«Я и ты – летим. А внизу цветутСотни роз неземной красоты.Мы летим много дней; но мы знаем: тутНенадолго и я, и ты…ИМахаоны готовились к своему празднику основательнее и масштабнее, чем урании, во всяком случае на взгляд человека. Никаких костров и паутин, все сугубо технологично. На площадь, которая, кстати, была в десятки раз обширнее площади в городе ураний, непрерывным потоком свозились блоки какой-то аппаратуры и монтировались спецами в полосатой черно-белой форме.
Вид у махаонских приборов был довольно диковатый. Тут и там из матово-серых яйцевидных футляров размером с крупную дыню торчали в небо золотистые спирально закрученные раструбы. По краям площади, почти у самых фасадов домов, воздвигались длинные, метров двадцать в высоту, конструкции, делением на сегменты напоминавшие бамбуковые удилища. Цвета они были такого же, как «яйца», матово-серые, и время от времени вдруг начинали одновременно раскачиваться из стороны в сторону, изгибаться или вращать тонкими вершинами…
Привычными человеческому глазу были только установленные по периметру площади прожектора, видно, унаследованные от человеческих технологий, и сотни метров кабеля – скорее всего, электрического.
Лишь только начало смеркаться, прожектора зажглись, и работа продолжилась уже при их свете. Благодаря своему вчерашнему видению Грег знал теперь, что хотя бабочки и способны видеть в темноте, зрение это совсем другое, менее насыщенное и менее надежное… Света прожекторов, однако, было недостаточно, чтобы Грег мог читать бисерный шрифт Книги, и теперь, сидя на пороге своего «вигвама», он полностью отдался наблюдению за работой махаонских техников.
Часа через полтора со всех сторон на площадь стали стекаться горожане. Все они прилетали сами, не пользуясь флаерами, опускались на травянистый покров и, сложив крылья, замирали в ожидании.
– То из моей речи к подданным, что будет тебя касаться, тебе будет переведено, – раздался у Грега в ухе голос императора, но сколько он ни вглядывался, так и не отыскал Лабастьера среди сыпавшихся с неба махаонов. – Подойди ко мне, когда я позову, и больше от тебя ничего не требуется.
Грег хотел возразить, что если он пойдет, то раздавит бабочек, которые окажутся у него под ногами, но говорить было некому… «Все-таки император Лабастьер Первый – редкостная свинья, – решил Грег. – Он может говорить мне все что угодно и когда ему вздумается, а я могу ответить только если он поблизости… Непорядок».
8
– Первобабочка-мать, ты не можешь не знать,
Как нелегок Охотника путь.
Так куда ж он летит, отчего он спешит,
Почему бы назад не свернуть?
– Он бы нам рассказал, если б сам это знал,
Но не знает он. В этом вся суть.
…Площадь была забита битком. Солько здесь бабочек? Десятки тысяч? Сотни? Грег затруднялся оценить их колличиство. Внезапно прожектора погасли. Толпа дружно выдохнула, а на концах «удилищ» засветились слабые бирюзовые искорки. Они разгорались все ярче, и вскоре площадь вновь была освещена. Грега посетило странное ощущение, что происходящее предельно важно и врежется в его память навсегда. Причем он был уверен, что ощущение это навязано ему извне…