Цветы под дождем и другие рассказы
Шрифт:
— И откуда ты это знаешь?
— Моя мама живет в пяти милях от Сайренчестера.
Он рассмеялся и сразу стал намного моложе — таким, каким я его помнила.
— И я снова буду поблизости от тебя. Вот это соблазн — отличная сочная морковка для такого старого осла, как я. Надо поразмыслить об этом на досуге. — Внезапно лицо его посуровело. — Я ни за что не выпущу из рук этот дом. У нас была здесь такая счастливая жизнь! Помнишь, как мы ходили на ферму за молоком? Как ты кормила из бутылки ягненка?
— Конечно, помню.
— А тот вечер, когда мы
Мы все говорили и говорили, делясь воспоминаниями, пока часы не пробили пять. Я не могла поверить, что час пролетел с такой головокружительной быстротой. Я отставила пустую чашку и поднялась на ноги.
— Рори, мне пора идти, иначе я пропущу автобус.
— Я бы отвез тебя назад, но у меня нет машины и я не могу оставить бабушку одну. — Секунду он колебался. — Хочешь подняться и повидаться с ней?
Я посмотрела ему в глаза.
— Я бы не стала настаивать — я же не Стелла Феллоуз! Но мне очень хотелось с ней повидаться. Поговорить еще хотя бы раз. Наверное, теперь уже и попрощаться.
Он взял меня за руку.
— Тогда пойдем.
Мы вышли из комнаты и, рука в руке, поднялись по лестнице. Миновали коридор — одна дверь в его дальнем конце была открыта. Запах больницы усилился. Мы вошли и оказались в просторной, нарядной, старомодной спальне, в которой миссис Фаркуэр спала с тех пор как новобрачной приехала в Лахлен. Несмотря на наличие медицинских приспособлений, комната все равно оставалась изысканной, утонченной и очень женственной: на туалетном столике серебряные щетки, повсюду фотографии в рамках, кружевные занавески на высоком окне…
Мы подошли к постели. Я увидела ее лицо, безмятежное и по-прежнему красивое; глаза закрыты, морщинистые руки покоятся поверх льняного покрывала. Я взяла ее руку в свои ладони — рука была теплая, и в ней ощущалось мощное, настойчивое биение жизни. Она лежала, одетая в бледно-розовую спальную курточку, отделанную шелковой лентой: лента была элегантно переброшена через плечо, будто миссис Фаркуэр позаботилась об этом сама.
Рори позвал ее:
— Бабушка!
Я думала, что она спит, но миссис Фаркуэр открыла свои по-прежнему голубые глаза и посмотрела на него, а потом повернула голову и увидела меня. Мгновение ее взгляд оставался пустым и безразличным, а потом постепенно начал оживляться. В нем блеснуло узнавание. Ее пальцы стиснули мою ладонь, улыбка коснулась морщинистого лица, и она тихо, но совершенно отчетливо произнесла мое имя:
— Лавиния.
Мы пробыли у нее всего пару минут. Поговорили, обменялись парой-другой фраз, а потом ее глаза снова закрылись. Я наклонилась и поцеловала ее. Пальцы, державшие мою руку, разжались, я высвободила свою ладонь и распрямилась.
Я попрощалась с ней — пускай про себя. Рори обнял меня, развернул к двери, и мы вышли в коридор, оставив ее одну.
У меня текли слезы. Я не могла отыскать носовой платок, поэтому Рори вытащил свой, промокнул мне щеки, и кое-как я заставила себя успокоиться. Мы спустились в гостиную, я взяла куртку и натянула ее. Надела вязаную шапку.
— Спасибо, что позволил увидеться с ней, — поблагодарила я.
— Не надо грустить.
В ответ я сказала:
— Мне пора идти. Надо успеть на автобус.
— Мне тоже пора. Возвращаться в Нью-Йорк.
— Дай мне знать, когда решишь, что будешь делать дальше.
— Обязательно. Как только решу.
Вдвоем мы пересекли холл и вышли в открытые парадные двери. На улице стало еще более холодно и сыро, но в воздухе витал знакомый запах вереска и торфа, а в небесах, где-то за серыми дождевыми облаками, раздавалась одинокая песня кулика.
— Доберешься сама? — спросил Рори.
— Конечно.
— Ты знаешь дорогу?
Я улыбнулась.
— Конечно, знаю. — Я протянула ему руку. — До свидания, Рори.
Он взял мою ладонь в свою, притянул меня к себе и поцеловал.
— Я не хочу прощаться с тобой, — сказал он. — Так что, как говорят американцы, до скорой встречи! Звучит гораздо более обнадеживающе. Увидимся!
Я кивнула. Он отпустил мою руку, я развернулась и пошла прочь от него по траве между деревьев, окутанных туманом, под которыми росли азалии и нарциссы кивали на ветру желтыми головками, дожидаясь первых лучей солнца и благодатного весеннего тепла.
С поля для гольфа, с любовью
Итак, с этого дня началась их настоящая супружеская жизнь. Медовый месяц остался позади. Утром Джулиан вернулся на работу в свой лондонский офис и сейчас ехал домой в Патни.
Чувствуя себя так, будто женат лет сто, он покопался в кармане в поисках ключа, но Аманда распахнула дверь до того, как он вставил ключ в замок, и Джулиан подумал, что это и есть счастье: зайти в свой дом, захлопнуть за собой дверь и заключить жену в объятия.
Когда Аманда снова смогла говорить, она сказала:
— Ты еще даже не снял пальто!
— Времени не было.
Из кухни доносились аппетитные ароматы. Через ее плечо Джулиан увидел в небольшом холле, который они использовали как столовую, накрытый к ужину стол: хрустальные бокалы — их свадебный подарок, накрахмаленные салфетки, фамильное столовое серебро, поблескивающее в мягком свете…
— Но, дорогой…
Он ощущал под руками тонкие ребра Аманды, ее узенькую талию, плавный изгиб бедер.
— Ничего не говори, — прошептал Джулиан. — Просто имей в виду, что я человек занятой и у меня каждая минута на счету.
На следующее утро в кабинете Джулиана раздался телефонный звонок. Звонил Томми Бенхэм.
— Рад, что ты снова в Лондоне, старичок. Едем в «Вентуорт» в субботу? Я договорился с Роджером и Мартином, начинаем в десять.
Джулиан ответил не сразу.
Аманда знала про Томми и их увлечение гольфом. До помолвки — да и после нее — она философски воспринимала тот факт, что по субботам, а иногда по воскресеньям, он полдня проводил на поле. Однако нынешняя суббота была первой в их законной семейной жизни и она, возможно, хотела провести ее с ним.