Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Ланьлинский насмешник

Цзиньлянь воскурила благовония, поставила подпись и склонилась в молитве перед ликами будд. Потом она ушла к себе в спальню, где они с Симэнем пили вино, закусывали скоромным и предавались утехам.

– Если что понадобится, сама распорядись, – наказал Симэнь старой Ван. – Госпожу не беспокой.

– Не волнуйтесь, сударь! Наслаждайтесь, пожалуйста, в свое полное удовольствие, – захохотала старуха. – С этими лысыми я и сама управлюсь.

Да, дорогой читатель, редко можно встретить благочестивого монаха, который устоял бы, когда красавица в объятиях. Еще предки наши говаривали: словом назовешь – монах, двумя – лукавый искуситель, тремя – голодный демон сладострастья. А вот что писал Су Дунпо: «Пока не брит, не ядовит; не ядовит – значит не брит. Станет злодеем – голову обреет; голову обреет – соблазн одолеет». [179] Это рассуждение касается как раз монашеского обета. Живут себе монахи в палатах высоких и хоромах просторных, в обителях святых и кельях светлых да проедают денежки, которые текут к ним от жертвователей со всех концов земли. Не пашут, не сеют, а трижды в день трапезничают. И никаких волнений не знают. Одна у них забота – как свою плоть ублажить. А возьмите любого мирянина – чиновного ли звания

или землепашца, ремесленника или торговца, богатого да знатного, старейшину или даже сановного придворного – все равно – гложет его корысть да честолюбие, дела да труды покою не дают. Будь рядом и жена-красавица иль наложница молодая, а как вспомнит невзначай о делах, так в душу закрадываются тревога да заботы. Либо риса не осталось, либо дрова вышли, и сразу всю радость как рукой снимет. А у монахов этого добра хоть отбавляй.

179

Су Дунпо (Су Ши, 1036–1101) – известный поэт, ученый и государственный деятель. Приводимая здесь сентенция – скорее всего плод фольклора, освещенный авторитетом с целью замаскировать выпад против монашества.

О том же говорят и стихи:

Обезьяны хвостатые, блудодеи-злодеи,Что готовы распутничать хоть на каждом пороге!На деревьях селиться б им, все заветы поправшим.Почему ж им отводятся расписные чертоги?!

Глубоко запал в душу монахам образ обольстительной и игривой вдовы. Когда они возвратились из монастыря после полуденной трапезы, Цзиньлянь развлекалась с Симэнем. Ее спальню отделяла от комнаты, где свершалось бдение, всего лишь тонкая деревянная перегородка. А случилось так, что один из монахов пришел раньше других. Приблизившись к окну хозяйкиной спальни для омовения рук, он расслышал дрожащий голос Цзиньлянь и нежные вздохи… словом, то, что сопровождает любовное сражение. Монах остановился и, делая вид, будто моет руки, долго вслушивался.

– Милый, перестань, не жди, пока соломенные туфли истреплются о камни, – шептала нежным голоском Цзиньлянь, – ну хватит! Сколько можно! А то еще монахи услышат. Пожалей, довольно!

– Не спеши, – просил Симэнь. – Дай еще курительную свечу на панцире краба [180] возжечь.

И невдомек им было, с каким удовольствием подслушал весь их шепот лысый негодник.

Прибыли остальные монахи и начали панихиду. Один рассказал другому, другой третьему, и все узнали, что вдова держит при себе любовника. От такой вести у монахов невольно руки в движенье пришли, ноги в пляс пустились. В конце панихиды, под вечер, совершали вынос таблички усопшего и жертвенных предметов. Еще до этого Цзиньлянь сняла траур и, одевшись в яркое платье, встала за занавеской рядом с Симэнем, чтобы посмотреть, как монахи предадут огню табличку. Старая Ван поднесла ковш и горящий факел. В положенный час, когда табличка и изображения будд были сожжены, лысый разбойник устремил лукавый взгляд на занавеску, за которой отчетливо вырисовывались силуэты хозяйки и ее любовника. Они стояли, прислонившись друг к другу. Монах вспомнил, что говорили днем, и, как ошалелый, давай бить в гонг. У него снесло шапку и обнажился голый блестящий череп, но он внимания не обращал – знай барабанил колотушкой и покатывался со смеху.

180

Краб воспринимается как провокатор-возбудитель мужской сексуальности.

– Ведь и бумажный конь [181] уже огню предан, к чему же вы, отец наставник, в гонг-то все бьете? – спрашивала старая Ван.

– Не спеши и дай еще «курительную свечу на панцире краба возжечь», – отвечал расходившийся инок.

Услыхав эту реплику, Симэнь велел сводне поскорее расплатиться с монахами.

– Мы желали бы лично поблагодарить ее милость, устроительницу панихиды, – сказал старый монах.

– Скажите им, мамаша, это совсем ни к чему, – отозвалась Цзиньлянь.

181

Бумажным конем китайцы называли цветное изображение божества, нарисованное на бумаге. Название, видимо, связано с представлением о том, что все духи возносятся в небеса верхом на коне. Там они докладывают обо всех земных делах небесному государю. Сожжение такой картинки считалось как бы началом пути духа на небо.

– Если так, тогда что ж? «Ну хватит!» И в самом деле, «сколько можно!» – хором подхватили монахи и с хохотом удалились.

Да,

Любой поступок неизбежно свой оставляет след.Вот только алому пиону нужны ль румяна? – Нет!О том же говорится и в стихах:Покуда свершали монахиПоминовенья обряды,Подслушали охи да ахиВдовьей греховной услады.Возможно вдове безутешнойПростит даже блуд ее грешныйВсемилостивейший Будда.Лишь духу усопшего худо…

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СИМЭНЬ ЦИН ЖЕНИТСЯ НА ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИК У ПО ОШИБКЕ УБИВАЕТ ДОНОСЧИКА ЛИ

Нас Небом уготованные страсти

Бросают в сети чувственных утех.

Мы наслаждаемся любовным счастьем,

Не ведая, что кара ждет за грех.

Сегодня ты в страстях погрязнешь весь,

А молодец меж тем задумал месть.

Для всех у Неба есть предназначенье:

Тому – триумф, другому – пораженье.

Так вот, как только предали огню табличку покойного У Чжи, Цзиньлянь нарядилась в яркое платье и вечером устроила пир. На прощание она пригласила и старую Ван, чтобы отдать ей на попечение падчерицу.

– Вернется У Сун, – наказывала она старухе, – скажешь: невестке, мол, жить стало трудно, и мать посоветовала ей выйти замуж. Просватали, скажешь, за приезжего, с ним и уехала в дальние края.

Все

свое добро Цзиньлянь загодя переправила к Симэнь Цину, а что осталось – обноски и ветхую мебель – отдала старухе.

Симэнь из благодарности вручил Ван лян серебра.

На другой день за Цзиньлянь прислали паланкин с четырьмя фонарями. Дайань выступал за провожатого, а старая сводня – за родительницу невесты. Кто из соседей не знал об этой женитьбе! Но хотя бы один решился вмешаться. Все опасались злодея Симэнь Цина. Ведь у него и деньги, и связи.

Однако на улице тогда сложили меткий стишок:

И смех и грех – бесстыж Симэнь,С любовницей ввязался в срам.Везет блудницу паланкин,Бредет старуха по пятам.

Симэнь отвел Цзиньлянь довольно просторный флигель с теремом, расположенный в саду. [182] Внизу по одну сторону располагалась передняя, а по другую – спальня. За шестнадцать лянов Симэнь купил ей покрытую черным лаком с позолотой и разноцветными узорами кровать. На нее спускался крапленый золотом полог из красного газа. Были со вкусом расставлены отделанные слоновой костью шкафы с посудой, расписанные цветами столы, стулья и обтянутые парчою круглые табуреты. К флигелю примыкал отдельный дворик с едва заметной среди обилия цветов калиткой. Редко кто заглядывал в этот укромный уголок.

182

В старину богатый дом китайского горожанина не был просто домом в привычном для нас смысле этого слова. Эта была обширная городская усадьба, целый комплекс строений и двориков, обнесенных высокой, вровень с крышами, стеной, скрывающей все происходящее внутри от посторонних глаз. Такого рода усадьбы еще сохранились во многих городах Северного Китая. Дело в том, что в Китае последних семи или восьми столетий постройки делались по определенной, освященной традицией схеме. Окруженный стеной участок представлял собой прямоугольник, вытянутый с юга на север. Внутри этот прямоугольник обычно делился на «отсеки» стенами, идущими с востока на запад или параллельными им зданиями, образующими ряды. Главный вход в такую усадьбу – большие ворота находились обычно в выходящей на улицу южной части стены, ближе к восточному ее углу. Каждое отдельное строение в подобной усадьбе имело, как правило, три глухие стены и одну легкую под длинным скатом крыши – либо с окнами и входом, либо даже совсем открытую, на манер нашей веранды. Вдоль этой открытой «стены» шли опорные столбы, количество которых примерно равно количеству имеющихся в таком доме перегородок и, соответственно, комнат. Если крышу поддерживало два столба, то дом называли трехкомнатным, если четыре, то пятикомнатным. Однако перегородок могло и вовсе не быть, и тогда все строение представляло собой как бы отдельную залу. В Китае зала всегда отдельное не разделенное перегородками строение, своеобразный дом-зала.

Усадьба, подобная той, которой владел Симэнь Цин в уездном городе Цинхэ, всегда имела одно центральное строение, перегораживающее весь замкнутый стенами прямоугольник как бы поперек. Оно строилось так, чтобы быть обращенным на юг, в сторону благих веяний. В нашем случае это покои старшей жены Симэнь Цина – У Юэнян. По бокам двора перед этим строением расположены восточный флигель – покои второй жены хозяина – Ли Цзяоэр и западный, где живет третья жена – Мэн Юйлоу (восток, где восходит солнце, по старинным китайским представлениям, почетнее, чем запад, где оно заходит). Так в расположении покоев жен Симэнь Цина выражается традиционная иерархия семейных отношений. Жилые отсеки усадьбы разделены сложной системой стен с различными боковыми проходами и своеобразными «проходными залами», которые в таких домах, и у Симэнь Цина тоже, обычно выполняли роль своеобразных гостиных. Именно такая «проходная» зала замыкала в усадьбе Симэнь Цина с юга дворик, в котором жили первые три жены героя. Позади покоев старшей из них – Юэнян, находился еще один небольшой дворик, в который выходили кухня и покои четвертой жены хозяина Сунь Сюээ, ведавшей приготовлением всех изысканных блюд, которые подавались в доме Симэнь Цина. Перед «проходной» залой в больших резиденциях (а таковой и была усадьба Симэнь Цина) располагался еще один дворик с флигелями, опять-таки с востока и с запада. В восточном флигеле здесь жила дочь его со своим мужем Чэнь Цзинцзи, который играет в романе хоть и второстепенную, но существенную роль, а в западном спал сам Симэнь Цин в тех случаях, когда не хотел идти в покои ни одной из жен.

У наружной стены, выходящей непосредственно на улицу, находились в доме Симэнь Цина две двухэтажные постройки, в которых жили две самые младшие по рангу жены Симэнь Цина: пятая госпожа – Пань Цзиньлянь и шестая – Ли Пинъэр. Они жили в наибольшем удалении от покоев старшей жены хозяина. К тому же часть помещения Цзиньлянь была занята под хранение аптекарских товаров, а к домику Ли Пинъэр примыкал склад вещей, заложенных в закладной лавке. Поскольку Симэнь Цин был торговцем и усадьба его выходила на улицу не глухой стеной, а, как и было положено торговцу, лавками – большая часть переднего помещения была занята лавкой лекарственных трав, а несколько меньшая – закладной лавкой.

Сад в резиденции большой китайской семьи обычно находился в северной части усадьбы, подальше от уличной южной стены. У Симэнь Цина же он, наоборот, находился на юге, перед внутренними, так называемыми церемониальными воротами. В этом саду происходит действие многих любовных, интимных сцен романа. Именно к саду примыкали у Симэнь Цина покои любвеобильной Цзиньлянь и хрупкой, изнеженной Пинъэр. Не исключено, что автор романа не случайно нарушил традиционную схему старинного архитектурного ансамбля. Может быть, он хотел таким способом подчеркнуть все бесстыдство поведения Симэнь Цина, сделавшего развлечения, особенно любовного характера, фактически своим основным занятием и даже не попытавшегося скрыть это, как делали другие, в глубине усадьбы.

Старшая жена У Юэнян держала двух горничных – Чуньмэй и Юйсяо. Чуньмэй по приказанию Симэня перешла к Цзиньлянь. На кухне ей стала прислуживать купленная за шесть лянов Цюцзюй. А для Юэнян хозяин купил за пять лянов молоденькую горничную Сяоюй.

Цзиньлянь вошла в дом пятой женою Симэня, так как место четвертой заняла стройная миловидная Сунь Сюээ. Ей было лет двадцать. Пришла она в дом Симэня вместе с его первой женой, урожденной Чэнь, в услужении у которой находилась. Потом волею хозяина Сюээ рассталась с девической челкой. Так она стала четвертой женою, а Цзиньлянь, как было сказано, пятой. Но об этом говорить больше не будем.