Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)
Шрифт:
Чуньмэй бросила туфельку и крикнула Цюцзюй:
– Бери! Это тебе в подарок!
– У матушки такая ножка маленькая, – сказала Цюцзюй, поднимая туфельку, – что в ее туфельку один мой палец не влезет.
– Какая тебе еще матушка?! – заругалась Цзиньлянь. – Она мать твоего хозяина в прошлом рождении. Вот она кто! А то с чего бы он ее туфлю стал так беречь? По наследству, должно быть, передать хочет, бесстыжий.
Цюцзюй пошла было с туфелькой в руке, но ее окликнула Цзиньлянь.
– Ступай нож принеси! В куски раскромсаю потаскухину туфлю и выброшу в отхожую яму, чтоб ей вечно в аду
– Ну и чудная же ты! – засмеялся Симэнь. – Перестань! И нет никакой у меня жалости.
– А ну, поклянись, что тебе не жаль! Тогда почему и после смерти этой потаскухи ты хранишь ее туфлю, а? Нет, ты с утра до ночи тоскуешь. Я вот сколько лет рядом с тобой, а ты обо мне и не вспомнишь, а другую найдешь, так на нее и не надышишься.
– Ну, довольно! – с улыбкой проговорил Симэнь. – Опять свое запела. Ведь она тебе ничего дурного не сделала.
Симэнь обнял Цзиньлянь и поцеловал. Они отдались игре дождя и тучки.
Да,
Чуть тронешь струны чувств –и тут же вспыхнут взгляды.Отыщешь к сердцу путь –и на душе отрада.Тому подтверждением стихи:Кому доверишь таинства души,Кому хоть часть тоски своей отдашь?Любовь жива, хоть как ее глуши…Грызет весь день и затемно пять страж!Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Кончится осень – жди цветения новой весны;
Хмурые брови, вздохи, скорбь никому не нужны.
Лишь за стихами ты забыл бы мирские дела,
Краски только б за чаркой серая жизнь обрела.
Или вот шашки заполняют тоскливый досуг,
Лютни звучанье породит ликованье вокруг.
Собственный разум от житейских сует отстраняй.
Душу стихами, жизнь отменным вином наполняй.
Так вот. Встала Цзиньлянь рано, проводила Симэня и, вспомнив, что ей надо шить ярко-красные туфельки, направилась в сад. В руках у нее была корзинка с рукоделием. Устроившись на крыльце Зимородкового павильона, Цзиньлянь хотела было нарисовать на заготовках узор, но вскоре кликнула Чуньмэй и велела позвать Пинъэр.
– Что ты разрисовываешь, сестрица? – спросила подошедшая Пинъэр.
– Да вот хочу сшить туфельки из ярко-красного гладкого атласа на белой ровной подошве, а носки украсить вышивкой – попугай срывает персик.
– У меня тоже лоскут ярко-красного атласа найдется, – подхватила Пинъэр. – Я тогда у тебя узор срисую. Только я буду шить на высокой
Пинъэр принесла корзинку с рукодельем, и они сели вместе.
– Сведи мне рисунок, – сказала Цзиньлянь, закончив узор на первой заготовке. – А я пойду сестрицу Мэн позову. Она тоже хотела туфельки шить.
Когда Цзиньлянь вошла в комнату Юйлоу, та, прислонившись к кану, тоже кроила туфельку.
– Так рано, а ты уже на ногах, – сказала Юйлоу.
– Я сегодня рано поднялась, – отвечала Цзиньлянь. – Хозяина за город отправляла на проводы тысяцкого Хэ, потом сестрицу Ли позвала в сад шитьем заняться, пока прохладно, а то в жару не пошьешь. Я уж на одну туфлю узор нанесла, сестрице велела на другую свести, а сама вот за тобой пришла. Пойдем, втроем веселее работать. А ты что за туфельки кроишь?
– Да все те же из темного атласа, – говорила Юйлоу. – Я тебе вчера показывала.
– Ты молодец! – похвалила Цзиньлянь. – С раннего утра взялась.
– Одну вчера сделала, – отвечала Юйлоу, – сегодня за вторую принялась.
Цзиньлянь повертела туфельку в руках и спросила:
– А как собираешься отделывать?
– Я постарше вас, – начала Юйлоу. – Мне яркая расцветка не подойдет. Носок думаю золотой бархоткой опушить, край зеленой бахромой отделать, а подошву высокую поставлю. Как, по-твоему, ничего получится?
– А чем же плохо? Собирайся быстрее и пойдем. Ли Пинъэр заждалась, наверно.
– Присаживайся, чайку выпьем и пойдем, – предложила Юйлоу.
– Нет, там вместе попьем.
Юйлоу наказала Ланьсян принести чай в павильон и, спрятав туфельки в рукав, пошла с Цзиньлянь.
– Куда вы так спешите? – окликнула шедших рука об руку женщин Юэнян.
– Сестрица Ли послала меня за сестрицей Мэн, – отвечала Цзиньлянь. – Мы туфли шьем.
Юэнян осталась у себя на террасе, а они пошли в сад. Каждая показывала свое рукоделье. Появилась с чаем Чуньмэй, за ней подала чай горничная Пинъэр и, наконец, Ланьсян. Все сели за чай.
– Сестрица, – обратилась Юйлоу к Цзиньлянь, – почему ты шьешь на тонкой подошве? Ведь на высокой красивее. Не нравится деревянная со скрипом, поставь, как у меня, войлочную. Так мягко, ходить удобно.
– Мне ведь не для ходьбы, а ночные, – объясняла Цзиньлянь. – Хозяин велел новые сшить, а то мои негодяй захватал.
– Ох, эта туфелька! – вздохнула Юйлоу. – Не хочу сплетничать, пусть сестрица Ли послушает. Ты туфельку потеряла, а сын Лайчжао – Тегунь – ее в саду подобрал. Потом ты откуда-то об этом узнала, пожаловалась хозяину, а он избил Тегуня. Мамаша его, Шпилька, говорит, у него из носу кровь шла, без сознания, говорит, упал. Она в дальних покоях так ругалась! Только и слышно было: «Из-за потаскухи, черепашьего выродка, ребенка избили, а что он понимает! Хорошо, в живых остался, а то б потаскухе с черепашьим выродком тоже несдобровать». Я так и не поняла, кого ж она выродком обзывала. А потом Старшая спросила Тегуня, и тот рассказал ей, как играл в саду, нашел туфельку и хотел у зятя обменять на монисто. Кто-то, говорит, сказал батюшке, а тот меня избил. Тут только я поняла: Шпилька, оказывается, зятя Чэня черепашьим выродком называла. Хорошо, только Ли Цзяоэр рядом была, а услышь Старшая, неприятностей не оберешься.