Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

Однако оставим Симэнь Цина на пиру у Ся Лунси и расскажем о Пань Цзиньлянь.

Видя, что Симэнь давно ее забыл, заставив одну коротать ночи под расшитым пологом и холодным одеялом, она открыла как-то садовую калитку, зажгла высокий серебряный светильник и, прислонившись к ширме, заиграла на цитре.

Пробили вторую ночную стражу. Цзиньлянь то и дело заставляла Чуньмэй посмотреть, не идет ли он, но кругом не было слышно ни шороха.

Да,

Плачут струны в ночи,Льется песня без слов,Сердце-цитра кричит –Неуютен мой кров.

Цзиньлянь взяла цитру и, положив на колени, едва слышно заиграла «Воды реки», желая развеять тоску, потом было прилегла, не раздеваясь, но ей не спалось.

Вот и пришлось

Одетою у ширмы прикорнув,

Тоскливо отойти одной ко сну.

Вдруг послышался звон колокольцев под стрехой, и ей почудилось, что стучат в дверь – идет Симэнь. Она велела Чуньмэй поглядеть.

– Вы ослышались, матушка, – говорила Чуньмэй. – Это ветер переметает снег.

Цзиньлянь запела:

Слышу ветра треск и завыванье,Снежный пух в окне клубится,Ночью белою не спится…

Тут замигал светильник. Цзиньлянь хотела было поправить, но Симэнь не появлялся, и у нее пропала охота даже двигаться.

Она продолжала:

Ароматы жечь прошло желанье…Даже свет поправить в комнате мне лень.Как три осени подряд, тянулся день,Ночь – как будто три бессонных летаПротоскую в полусне полуодета.Страшно дней грядущих ожиданье,Ведь несут они одно страданье…Вновь встают в душе воспоминаньяПричиненных мне тобою тяжких мук,Бесконечные любви терзаньяДаже в дни былых сплетений жарких рук…Ночь бездонна, сердцу не забыть его,Зря моя весна ушла стремительно.Долго не живет любовь на свете,Ты к другой ушел, а после – к третьей…И начало прячется в тумане,И конец — в бессмысленном обмане.

Между тем в первую, должно быть, ночную стражу от Ся Лунси воротился Симэнь. Было пасмурно, шел снег с дождем и, оседая на одежду, сразу таял. Симэнь подстегнул коня. Слуга бежал впереди, освещая фонарем путь.

Симэнь прошел не в дальние покои, а прямо к Ли Пинъэр. Она стряхнула с него мокрый снег и помогла снять темный бархатный наперсник с изображением льва, белую шелковую куртку наездника, атласную парадную шапку, соболий башлык и отороченные коричневым мехом черные сапоги. Оставшись в широкой шелковой рубашке, Симэнь сел на кровать и спросил:

– Как сын? Уснул?

– Наигрался и недавно уснул, – ответила Пинъэр.

– Тогда не беспокой, пусть спит.

Инчунь подала чай.

– Рановато вернулся, – заметила Пинъэр.

– Я Ся Лунси коня подарил, вот он меня и угощал, – объяснял Симэнь. – Певцов пригласил. Посидели немного, вижу – снег пошел. Вот домой и поспешил.

– Озяб, небось, в такую-то метель? – спрашивала Пинъэр. – Хочешь, велю вина подогреть.

– Да, пусть подогреет виноградного, – согласился Симэнь. – А то у него самодельное пили – хризантемовую настойку. Пьешь и брезгуешь. Ни вкусу, ни аромату. Только пригубил из вежливости.

Инчунь накрыла стол. Были тут блюда с соленой курятиной, яства, фрукты и овощи. Ли Пинъэр подсела сбоку. Под столом им грела ноги небольшая жаровня.

Они пировали, а покинутая Цзиньлянь сидела на кровати в пустой холодной комнате, прижимая к груди свою цитру. Выгоревший светильник едва-едва мерцал. Ей хотелось спать, но она не ложилась, дремала и время от времени содрогалась от холода. Она все еще ждала Симэня. Потом не выдержала: освобождая волосы, сняла головную сетку, опустила наполовину полог и забралась под одеяло.

Да,

В постели холодно и пусто, не хочуСпать – низко опускаю полога парчу,Знать не могла я, что меня покинешь ты.Звать – не зову тебя, и сердца пыл остыл!Она опять запела:Тебя, изменник, презираю всей душой!Лишь гнев живет во мне, любви уж никакой!

Цзиньлянь позвала Чуньмэй:

– Ступай взгляни еще, не идет ли батюшка. Да быстрей

возвращайся!

Чуньмэй вышла.

– Матушка! – немного погодя обратилась она к хозяйке. – Вы думаете, он не пришел? Да он давным-давно дома. У матушки Шестой преспокойно пирует.

Не услышь такого Цзиньлянь, все б шло своим чередом, а тут ее будто ножом по сердцу полоснули.

– Ах он, изменник проклятый! – выругалась она, и у нее градом полились слезы.

Цзиньлянь громче обычного заиграла на цитре и запела:

Суд убийцу дерзкого порой прощает,Сердце девичье измен не забывает,Бог поправшего любовь да покарает!Все мне прошлое вокруг напоминает…Я люблю его безмерно и бессильно,Сердцу нежному одна тоски причина,Лишь одна его снедает грусть-кручина,Слез уже не удержать – текут обильно!Я зову тебя, бандит и шаромыжник!Для тебя солена, для тебя остра я,Хочешь – сладким сахаром во рту растаю?Что б ты мог разнообразьем насладитьсяБуду хрупкой, словно черепица,А назавтра – толстой, как булыжник.Но ты меня оставил, блудодей,Персик сладкий, сочный позабыл,Крутишься с другою, что ни день –Финик сморщенный тебя пленил.Я ошиблась, обнаживши грудь,Но теперь меня не обмануть!

Припев:

Ночь бездонна, сердцу не забыть его,Зря моя весна ушла стремительно.И начало прячется в тумане,И конец — в бессмысленном обмане.

И далее:

Да, бабой лучше не родись –В чужих руках судьба и жизнь.Глупо каюсь я в слезах,Что любимый – вертопрах.«С первой встречи нашей, милый,Будем вместе до могилы», –Так мечтаем мы, дурехи,Бабьи головы, ой, плохи!Скрыли тучи горы Чу[1],Смыли волны Синий мост[2],Я к тебе в мечтах лечу,Встреча, как сиянье звезд,Далека. Моря и рекиПики гор и городаРазделили нас навекиМириадами преград.Были рядом, и тогдаВ том единстве было скучноРазлученным жизнью душам.Мост сметен – кругом вода!Разобщились берега.И ручьев соленых стокУнесла волна в песок.Писем нет, и мой бессмыслен крик,Кому мне про любовь свою сказать,Напрасно вновь стремлюсь на Янский пик[3] –Земля черства, а Небо – не достать!Душа во мне затрепетала вдруг…Постой! Я знаю – в этот самый миг,Мой искуситель дорогой, мой друг,В чужое лоно страсти ты проник.

Припев:

Ночь бездонна, сердцу не забыть его,Зря моя весна ушла стремительно.И начало прячется в тумане,И конец — в бессмысленном обмане.

Пируя с Пинъэр, Симэнь услыхал игру на цитре и спросил:

– Кто это играет?

– Матушка Пятая, – ответила Инчунь.

– Она, оказывается, еще не спит? – удивилась Пинъэр. – Сючунь, ступай, позови матушку Пятую. Скажи, матушка, мол, приглашает.

Сючунь удалилась, а Пинъэр велела Инчунь приготовить ей за столом место, поставить чарку и припасти палочки.