Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

– Первый раз слышу! А что случилось? Где она? Пойду к ней.

– Она сзади, у себя в спальне.

Мамаша велела служанке проводить Симэня и поднять занавес.

Симэнь вошел в спальню Гуйцзе. Накрытая одеялом, она сидела на кровати, обернувшись лицом к стене. Волосы ее беспорядочно рассыпались. Выглядела она подавленной и даже не шевельнулась.

– Что с тобой? – спросил Симэнь.

Гуйцзе молчала.

– Скажи, кто тебя обидел?

Симэнь долго расспрашивал ее. Наконец, она заговорила.

– Госпожа Пятая всему виной.

Если у вас дома такие красавицы, такие искусные в любви, то зачем же вам тогда к публичным девкам ходить? Неужели мы вам в диковинку?! Хоть мы и вышли из веселого заведения и ремесло наше известное… но все же насколько мы выше таких вот никудышных из порядочных семей! А в тот день меня к вам не петь приглашали. Я вас поздравить пришла. С какой теплотой и участием отнеслась ко мне Старшая госпожа! Одежду и цветы подарила. Не попроси я тогда, чтобы ту пригласили, стали бы осуждать: мы, мол, публичные, никакого этикета не признаем. Тут только я и узнала, что у вас есть госпожа Пятая, и почла долгом попросить ко мне выйти, чтобы выразить ей свое почтение. Но она не пожелала выйти. Перед уходом мы с тетей завернули к ее калитке – мне хотелось с ней попрощаться, так она выслала горничную запереть калитку прямо у меня под носом. Нет у нее ни малейшего понятия о приличии.

– Не осуждай ее так строго! – сказал Симэнь. – В тот день она вообще была в дурном настроении. Иначе непременно вышла бы к тебе.

Впрочем, сколько раз эта негодница меня в дрязги впутывала, людей оскорбляла. Всыплю я ей!

– Он ей, видите ли, всыплет! – заругалась Гуйцзе и дала Симэню пощечину.

– Думаешь, у меня рука дрогнет? Кроме Старшей, от меня в доме всем женам и служанкам ох как доставалось! Ну хочешь, плетью раз тридцать или больше вытяну, а то, пожалуй, и волосы отрежу.

– Видала я тех, кто рубит головы, да не встречала тех, кто затыкает рты. Язык без костей, а где доказательства? Если ты такой решительный, отрежь у нее прядь волос и мне принеси. Тогда я поверю, что ты настоящий герой средь завсегдатаев квартала.

– Поспорим? – спросил Симэнь.

– Хоть сотню раз!

Симэнь провел ночь с Гуйцзе. На другой день они распрощались, когда наступали сумерки. Только Симэнь сел на лошадь, как Гуйцзе напомнила:

– Да увидят очи триумфальные знамена, да услышат уши благую весть. Если не принесешь, что обещал, лучше мне на глаза не показывайся.

Своим подстрекательством Гуйцзе возбудила Симэня. Домой он прибыл пьяный и направился прямо к Цзиньлянь. Она принялась всячески ухаживать за хмельным мужем – предлагала закусить и выпить, но он отказался. Чуньмэй было велено приготовить чистую постель и удалиться, заперев за собой дверь.

Симэнь сел на кровать и приказал Цзиньлянь разуться. Она не посмела ослушаться. Тогда он забрался на постель, но ложиться не спешил, а сел на подушку и приказал Цзиньлянь сначала раздеться, а потом встать на колени. Она со страху покрылась испариной, не зная в чем дело. Опустившись на колени,

она тихо плакала.

– Дорогой мой! Скажи мне прямо, в чем я перед тобой виновата, и я умру со спокойной душой. Избавь меня от мучений в предсмертный час! Как ни будь осторожна, тебе, видать, все равно не угодишь. Так бери тупой нож и пили, чтобы я терпела твои пытки.

– Так ты не желаешь раздеваться? Ну, хорошо… – и Симэнь окликнул Чуньмэй: – Подай плеть. Там, за дверью висит.

Симэнь звал горничную, но та долго не откликалась. Наконец, она не спеша приоткрыла дверь в спальню. Цзиньлянь стояла на коленях, перед ней валялась опрокинутая лампа. Со стола стекало масло. Несмотря на приказания Симэня, Чуньмэй стояла, как вкопанная.

– Чуньмэй, сестрица моя! – взмолилась Цзиньлянь. – Спаси меня! Он опять хочет меня бить.

– А ты, говорунья, на нее внимания не обращай, – сказал Симэнь. – Принеси плетку, говорят тебе, бить буду потаскуху.

– Как же вам, сударь, не совестно! – урезонивала хозяина горничная. – Чем же моя госпожа вам так досадила, а? Наветы распутниц слушаете? Сами они бурю средь ясного дня поднимают, все под мою госпожу подкапываются, да еще и других втягивают. Какими глазами на вас смотреть будут? Не хочу я по-вашему делать!

С этими словами Чуньмэй хлопнула дверью и исчезла. Симэнь разразился хохотом.

– Ладно уж! Пока бить не буду! – заключил он. – Встань! Мне у тебя нужна одна вещь. Дашь?

– Милый! Моя кровь и плоть – все принадлежит тебе. Бери что только пожелаешь. А что тебе нужно?

– Прядь твоих волос.

– Дорогой мой! Вели броситься в огонь, я брошусь. Но волосы отрезать не дам. Хоть смертью стращай, не дам. С того самого дня, как меня мать родила, я ношу их вот уж двадцать шесть лет. Они у меня и так в последнее время сильно лезут. Сжалься надо мной.

– Тебя возмущает мой гнев, а что бы я тебе ни сказал, ты мне перечишь.

– Если уж я тебе перечу, то скажи, пожалуйста, кого же я слушаюсь! Скажи по-честному, зачем тебе эта прядь?

– Для волосяной сетки.

– Я тебе сплету. Только не давай мои волосы той потаскухе. Не желаю, чтобы она меня попирала.

– Никому не дам. Только позволь мне из твоих волос связать самое основание сетки.

– Если так, сейчас отрежу.

Цзиньлянь отделила большую прядь, и Симэнь отрезал ее ножницами под самый корень, завернул в бумагу и спрятал за пояс. Цзиньлянь, рыдая, упала ему в объятия.

– Во всем я слушаюсь тебя, – шептала она. – Только не забывай меня. Дели радости с другими, сколько душе угодно, но меня не бросай.

Необычно сладостными были той ночью их утехи.

На другой день Цзиньлянь накормила Симэня, и он отправился к Ли Гуйцзе.

– Где волосы? – спросила певица.

– Вот они.

Симэнь вынул из-за пояса прядь волос и передал Гуйцзе. Она внимательно рассмотрела их. То были в самом деле прекрасные, черные как смоль, волосы. Гуйцзе спрятала их в рукав.