Цыганок
Шрифт:
– Матка, я - это, - показал он на консервы и хлеб.
– Ты - яйка. Гут?
– Гут, гут!
– испуганно согласилась старуха.
– Я сейчас, я вот только в сарай сбегаю.
Она вынесла в подоле засиженные курами яйца и несмело остановилась возле пришельцев.
– Вот все, - робко забормотала она.
– Нету больше. Ей же богу, правду говорю.
– О-о, гут!
– вскочил с травы гитлеровец и начал перекладывать яйца в пилотку.
– Отшен гут, матка!
Остальные солдаты зашевелились, сели. Седой едва не силой сунул бабушке в руки консервы
– Да на кой ляд мне харч?
– вконец растерялась старуха.
– Не надо мне вашего...
– Гут, матка, - улыбаясь, немец похлопал бабушку по плечу.
– Ка-ра-шё!
Он опустился на колени, осторожно положил на землю полную пилотку и начал делить яйца на три равные доли. Затем, задрав головы, немцы с наслаждением пили их, посыпая солью. Покончив с яйцами, двое разлеглись на траве, а третий, самый молодой из них, аккуратно завернул скорлупу в газету, лег на спину, заложил ногу за ногу и заиграл на губной гармошке.
Ваня вышел из сеней, откуда наблюдал за немцами, и сел на крыльце.
– Киндер, ком!
– весело поманил его пальцем седой.
– Шнэль, шнэль!
Ваня встал, подтянул штаны и нерешительно подошел к немцам. Седой вытащил из ранца плитку шоколада и, обнажив в улыбке золотые зубы, подал Ване.
– Немецкий зольдат киндер найн пуф! пуф!
– покровительственно сказал он.
– Киндер гут.
Ваня откусил кусок шоколада и усмехнулся. "Ничего себе, но наш куда вкусней", - притворно улыбаясь, подумал он.
Слушая, как молодой солдат наигрывает на губной гармошке, Ваня с интересом разглядывал автоматы, висевшие на заборе. Старший немец проследил за его взглядом и сердито помахал пальцем. Ваня с равнодушным видом отвернулся, посмотрел в конец огорода и обомлел.
По борозде, над которой сгибали желтые головы подсолнухи, осторожно пробирались три красноармейца. "Идут прямо на немцев! Куда же вы?!"
Ваня ринулся к дровяному сараю, испуганно замахал руками.
– Назад!
– закричал он.
– Немцы!
От гулкой очереди заложило уши.
– Русиш швайн!
– услышал Ваня злой голос и оглянулся.
Седой немец, стоя на коленях, строчил из автомата. Два красноармейца, взмахнув руками, упали в картофельную ботву. Третий рванулся к соседнему саду, мелькнул среди яблонь и исчез...
Вспомнив все это, Ваня сжал зубы, вздохнул. И только сейчас заметил, что они идут по городской улице.
Солнце зашло.
Жуткими, молчаливыми были руины. Кое-где сиротливо торчали печные трубы. На одной из них сидел, осторожно поглядывая по сторонам, белый голубь. Белоснежная птица, сиротливо примостившаяся на черной, расколотой взрывом трубе, которая мрачно возвышалась над грудами мертвых развалин, так поразила Ваню, что он невольно замедлил шаг. На соседней улице вдруг грохнул выстрел, послышались истошные крики. Голубь рванулся в спасительную высоту.
– За мной!
– сразу забыв о нем, скомандовал Ваня.
Друзья бросились за ним. Прямо через развалины выбрались на Свободную улицу и остолбенели. По булыжной мостовой двигалась
Ваня вцепился в плечо Гены Гуринка. "Как же такое произошло?
– с отчаянием подумал он.
– Идут и идут. Неужели столько сразу сдалось в плен? Елки зеленые, а раненых сколько!.. Куда их гонят?.. "
К полуразрушенной стене у самого края улицы вдруг рванулся долговязый пленный. Мелькнул и словно растворился среди камней. "Неужели показалось? вздрогнул Ваня.
– Нет, не может быть! Я даже заметил, что у него рука перевязана. Елки зеленые, куда же он делся?"
Ваня с удивлением уставился в развороченную стену. Едва заметно колыхалась ржавая жесть над проломом, в котором исчез пленный. Остановившись, на нее подозрительно смотрел коренастый эсэсовец. Собака рвалась из его рук в развалины. Немец уже начал раскручивать поводок, но в это время за его спиной упал от изнеможения пленный. Гитлеровец резко повернулся, шагнул к нему. Пленного поспешно подхватили под руки товарищи. Немец двинулся за ними, потянул за собой овчарку.
Стучали по камням кованые сапоги эсэсовцев, захлебывались от ярости овчарки. Вскрикивали, стонали пленные.
– Шнэль!
– Бистро!
Белобрысый эсэсовец спустил овчарку. Она прыгнула на плечи пленного, который, бессильно наклонившись, сделал два шага в сторону. Клыкастая пасть впилась в его забинтованную шею.
– А-э-a!
Пленный упал лицом на камни мостовой, захрипел. Пытался подняться, но овчарка, яростно рыча, придавила его лапами к земле. Медленно подошел эсэсовец, поднял с земли черный ремешок. Выплюнув сигарету, намотал поводок на руку, резко потянул к себе овчарку. Розовая пена падала с оскаленной морды собаки.
Пленный пошевелился. Гитлеровец ткнул его сапогом в челюсть, вытащил пистолет.
Грохнул выстрел.
Пленные, проходя мимо, как по команде поворачивали головы к убитому. Молча прощались с товарищем.
Колонна скрылась за углом улицы. Вытирая слезы, проклиная немцев, начали расходиться женщины, которые вышли посмотреть, нет ли среди пленных родных или знакомых.
– Выстрелил и не моргнул, гад!
– с ненавистью сказал Ваня.
– А может, он живой?
– тихонько потянул его за рукав Гена Гуринок. Может, не попал немец? Вполне даже возможно.
– Нет, Генка, он ему в ухо выстрелил.
– Убивать надо!
– вдруг глухо сказал Митя Тарас.
– Убивать!
– Что?
– переспросил Ваня.
– Бить гадов надо!
Мите Тарасу никто не ответил. Ребята не сводили глаз с убитого. Угрюмо, сжав зубы, смотрел Гриша Голуб, мрачно, исподлобья - Митя Тарас, со слезами на глазах - Гена Гуринок, с ужасом, весь дрожа, - Вася Матвеенко.
Ваня медленно снял голубую выцветшую тюбетейку, скомкал в руке. "Может, где и моего батяню вот так..."