Далекие Шатры
Шрифт:
– Но почему это ваша обязанность? – спросил Аш с неподдельным недоумением. – Я не понимаю, какое отношение это имеет к вам… то есть к нам. Индия даже не рядом с нами. Она на другом конце света.
– Дорогой мой мальчик, ты недостаточно внимательно прочитал книги, – сказал сэр Мэтью, изо всех сил пытаясь сохранять терпение. – Если бы ты читал более вдумчиво, то узнал бы, что нам предоставили право основать там торговые посты. А торговля не только имеет жизненно важное значение для нас, но и необходима для процветания всего мира. Мы не могли допустить, чтобы бесконечные кровопролитные войны между соперничающими князьями подрывали торговые отношения. Было необходимо навести порядок, и мы это сделали. Мы, в согласии с промыслом Божьим, принесли мир и благоденствие в эту несчастную страну и подарили благословенные плоды прогресса народу, который многие века подвергался чудовищным гонениям и жестокому угнетению со стороны алчных жрецов и враждующих сюзеренов. Мы можем гордиться своими деяниями, которые стоили нам великих трудов и огромных потерь в живой силе. Но поступь прогресса не остановить. На дворе девятнадцатый век, и мир становится слишком маленьким, чтобы мы могли допустить, что значительная часть человечества по-прежнему погрязает в средневековой греховности и темном варварстве.
Перед мысленным взором Аша внезапно возникли белые вершины Дур-Хаймы и широкое плато, куда он выезжал на соколиную охоту с Лалджи и Кодой Дадом, и сердце у него сжалось: было ужасно подумать, что однажды исчезнут эти прекрасные дикие места, где человек может спрятаться от того, что дядя Мэтью и его друзья называют прогрессом. У мальчика сложилось неблагоприятное мнение о прогрессе, и он не стал продолжать разговор, понимая, что они с дядей никогда не сойдутся во взглядах на подобные предметы.
Аш хорошо знал (в отличие от дяди Мэтью) о великом множестве вещей в Пелам-Аббасе, требовавших преобразования: расточительство и мотовство; яростные распри между слугами; тирания старших слуг и ничтожное жалованье, считавшееся достаточным за ежедневный многочасовой непосильный труд; неотапливаемые холодные мансарды, где ночевала такая презренная челядь, как кухонные работницы, судомойки, мальчики на побегушках и младшие лакеи; длинные лестничные пролеты, по которым горничным приходилось спускаться и подниматься по десять раз на дню с кастрюлями крутого кипятка, помойными ведрами или нагруженными подносами; вечный страх перед неожиданным увольнением за какую-нибудь оплошность без выплаты причитающегося жалованья и без рекомендаций.
Единственная разница в положении слуг Пелам-Аббаса и слуг Хава-Махала заключалась в том, что последние вели более приятную и праздную жизнь. Однако Аш задавался вопросом, как бы отреагировал сэр Мэтью, если бы Хиралал или Кода Дад, оба люди мудрые и неподкупные, внезапно появились у ворот Пелам-Аббаса с ружьями, боевыми слонами и вооруженными солдатами гулкотской армии, дабы навести здесь порядок в согласии с собственными представлениями. Неужто дядя Мэтью с благодарностью признал бы господство незваных гостей и стал бы охотно подчиняться их приказам потому только, что они управляют его домом и делами лучше, чем он сам? Аш в этом сомневался. Люди везде и всюду предпочитают совершать собственные ошибки и не терпят посторонних (даже толковых и исполненных благих намерений), которые лезут в их дела.
Его самого возмущало такое вмешательство. Он не хотел ехать в Билайт и учиться на сахиба. Он бы предпочел остаться в Мардане и стать соваром, как Зарин. Но ему не дали выбора, и потому он полагал, что лучше понимает чувства зависимых народов, нежели дядя Мэтью, снисходительно разглагольствующий о благословенных плодах прогресса, подаренных миллионам страждущих индийцев.
«Наверное, они считают меня одним из миллионов страждущих, – горько подумал Аш, – но я бы предпочел вернуться в Индию и работать кули, чем жить здесь, не смея шагу ступить без позволения старших».
Каникулы были оазисами в сухой пустыне скучных учебных дней, и без них Аш едва ли смог бы выносить тяготы новой жизни, ибо, хотя ему разрешалось гулять и ездить верхом в парке, он никогда не оставался в одиночестве и неизменно находился под бдительным присмотром наставника или конюха. Парк окружала высокая каменная стена, и выезжать за ворота мальчику запрещалось, так что его мир во многих отношениях был ограничен, как мир арестанта в тюрьме или душевнобольного в сумасшедшем доме. Однако тяжелее всего в те годы Аш переживал не утрату свободы – ему уже доводилось терпеть подобные ограничения в Хава-Махале. Но там у него была Сита и добрые друзья, и к тому же Лалджи был почти одного с ним возраста.
Преклонный возраст нынешних тюремщиков раздражал Аша, и после пестрой сутолоки индийского двора он находил чинную, размеренную, жестко регламентированную жизнь викторианского поместья скучной, бессмысленной – и невыразимо чуждой. Но поскольку на карманные расходы он получал так же мало денег, как слуги за свою работу, думать о побеге не приходилось (в любом случае Англия была островом, а Индия находилась в шести тысячах миль от нее) и оставалось лишь мириться с существующим положением дел и ждать дня, когда он сможет вернуться обратно и поступить на службу в Корпус разведчиков. Только послушание и прилежание могли приблизить этот день, а потому Аш был послушным и усердно учился – и наградой для него стали завершение учебы и жизни в Пелам-Аббасе и четыре года в школе, которую до него окончили его отец, дед и прадед.
Ничто в прошлом, в годы формирования личности, не могло подготовить Аша к жизни в английской закрытой частной школе, и он ненавидел в ней все без исключения: строгую регламентацию и томительное однообразие дней, отсутствие всякой возможности уединиться, необходимость подчиняться, издевательское и жестокое обращение со слабыми и со всеми, чьи взгляды расходились со взглядами большинства, принудительные игры и почести, воздаваемые таким божествам, как распорядитель игр и капитан крикетной команды. Аш не любил рассказывать о себе, но одно из его имен – Акбар – вызвало вопросы, а когда он открыл часть своего прошлого, ему немедленно присвоили прозвище Панди. Этой кличкой британские солдаты уже много лет называли всех индийцев – по имени сипая Мангала Панди, своим выстрелом положившего начало Индийскому восстанию.
К молодому Панди Мартину относились как к чужеземному дикарю, которого следует научить правилам поведения в цивилизованной стране, и процесс обучения был болезненным. Аш отнесся к нему без должного понимания, он яростно дрался со своими мучителями, кусаясь, царапаясь и пинаясь на манер гулкотских базарных мальчишек. Такое поведение представлялось всем не просто нецивилизованным, но и неспортивным, хотя считалось в порядке вещей наваливаться на него по пять-шесть человек разом, когда стало ясно, что по части физической силы он легко может соперничать с любыми двумя из них. Но численное превосходство неизменно брало верх, и какое-то время Аш снова всерьез подумывал о побеге, но опять отказался от данного намерения из-за неосуществимости предприятия. Ему придется терпеть все это, как он терпел меньшие тяготы жизни в Пелам-Аббасе. Но по крайней мере, он покажет этим фаранги, что на их игровых площадках может выступать не хуже, а то и лучше их.
Занятия по стрельбе с Кодой Дадом развили хороший от природы глазомер и реакцию Аша, и школьные товарищи довольно скоро обнаружили, что молодой Панди не только не уступает, но и берет верх в любом виде спорта, и заметно переменили свое к нему отношение, особенно после того, как он научился боксировать. Когда же Аш перешел из запасных игроков в основной состав команды и стал играть в файвз [12] и футбол сначала за класс, а потом за школу, он стал предметом обожания среди сверстников, хотя у них не получалось сойтись с ним близко. Нет, он не выказывал никакой враждебности, но явно не интересовался вещами, в которые они всегда свято верили, как, например, превосходство англосаксонской расы, важность хорошего воспитания и священное право Британии править всеми цветными (а следовательно, непросвещенными) народами.
12
Род игры в мяч.