Далекие Шатры
Шрифт:
– В чем дело?
– Да ничего особенного, у тебя нет причин для волнения, – невозмутимо сказал Кода Дад. – Просто здесь, в Мардане, ты и мой сын больше не сможете быть прежними Ашоком и Зарином, ибо дафадару и офицеру-ангрези не пристало вести себя как кровным братьям. Это вызвало бы много неприятных толков. А также, не исключено, посеяло бы страх фаворитизма среди людей. В корпусе служат патаны из самых разных племен и приверженцы разных вероисповеданий – такие, как сикхи и индусы, – и все они равны в глазах своих офицеров, что справедливо и правильно. Посему вы с Зарином вправе быть самими собой, какими были в прошлом, только наедине друг с другом или в отпуске, но не здесь и не сейчас, в окружении товарищей по полку. Тебе все понятно?
Последние три слова, хотя и произнесенные тихим голосом, прозвучали скорее как приказ, нежели вопрос. Тон старика живо напомнил о былых днях, когда управляющий конюшнями покровительствовал одинокому маленькому мальчику, слуге избалованного вздорного князька, задавая ему трепку, когда он того заслуживал, утешая его в горестях и неизменно относясь к нему как к сыну. Аш узнал этот тон и подчинился по старой памяти, пусть и неохотно. Казалось нелепым, что он не сможет обращаться с Зарином как с другом и братом, не вызывая осуждения окружающих. Но он видел множество примеров нелепого поведения людей гораздо старше и лучше его и знал, что с ними бессмысленно спорить. В данных обстоятельствах, возможно, совет Коды Дада был разумным и к нему следовало прислушаться, а потому Аш медленно проговорил:
– Мне все понятно. Но…
– Никаких «но»! – резко перебил Авал-шах. – Мы с отцом обсудили ситуацию и сошлись во мнении. Зарин тоже согласен с нами. Прошлое осталось в прошлом, и о нем лучше забыть. Индусского мальчика из Гулкота больше нет, а его место занял сахиб – офицер-сахиб из разведчиков. Ты не в силах изменить этого – или попытаться раздвоиться.
– Я уже раздвоился, – сухо ответил Аш. – Твой брат помог мне в этом, когда сказал, что для меня будет лучше отправиться в Билайт, на попечение родственников моего отца, и стать сахибом. Что ж, я стал сахибом. Однако я по-прежнему остаюсь Ашоком и этого тоже не в силах изменить. Пробыв сыном Индии на протяжении одиннадцати лет жизни, ныне я связан с ней узами такими же крепкими, как родственные, и я всегда буду ощущать раздвоенность своего существа, что весьма неприятно.
В голосе Аша неожиданно прозвучали горькие нотки, и Кода Дад, утешительно положив руку ему на плечо, мягко сказал:
– Я тебя понимаю. Но тебе будет легче, если ты станешь отделять одну свою личность от другой и не попытаешься совмещать обе одновременно. И возможно, однажды – как знать? – ты обнаружишь в себе еще и третью личность, которая будет не Ашоком и не Пеламом-сахибом, но кем-то цельным и совершенным – тобой самим. А теперь давайте поговорим о других вещах. Подай мне кальян.
Авал-шах пододвинул к отцу трубку курительного прибора, и знакомые с детства бульканье кальяна и аромат местного табака напомнили Ашу о давних вечерах в комнатах Коды Дада во Дворце ветров. Но пока трубка переходила из рук в руки, старик говорил не о прошлом, а о настоящем и будущем. Он говорил о пограничных областях, где в последнее время царило необычное спокойствие. Пока они беседовали, луна поднялась над верхушками деревьев и загасила багровое мерцание углей потоками холодного чистого света. Со стороны дороги донесся резкий звон колокольчиков, когда запряженный в тонгу пони беспокойно потряс головой, снедаемый желанием вернуться в конюшню, а в скором времени возница осторожно кашлянул, давая знать, что время бежит и что он потратил даром почти целый час.
– Однако уже поздно, – сказал Кода Дад. – Если я собираюсь хоть немного поспать, мне пора идти, ведь завтра затемно я двинусь обратно в свою деревню. Нет-нет, я все решил. Я только хотел повидаться с тобой, Ашок, а теперь, когда дело сделано, я возвращусь в свой дом… – Он тяжело оперся на плечо Аша, поднимаясь на ноги. – Старики, они что лошади: больше всего на свете любят свое стойло. Прощай, сын мой. Я был очень рад снова повидать тебя. А когда ты получишь отпуск, Зарин проводит тебя через границу, чтобы навестить меня.
Он обнял Аша и ушел прочь скованной походкой, с негодованием отклонив помощь старшего сына, который обменялся несколькими словами с Зарином, отдал честь Ашу и последовал за отцом.
Зарин затоптал тлеющие угли, собрал котелки и кальян и сказал:
– Мне тоже надо идти. Мое увольнение закончилось, и отец прав: нам не стоит появляться вместе. Тонга отвезет тебя к дому адъютанта-сахиба, где ты доложишь о своем прибытии. Мы будем видеться, но лишь по роду службы.
– Но у нас будут другие отпуска.
– Несомненно! И в увольнении мы сможем вести себя, как нам угодно. Но здесь мы на службе у сиркара. Салам, сахиб.
Он исчез среди теней деревьев, а Аш медленно вернулся к дороге, где в лунном свете ждала тонга, и поехал в крепость докладывать о своем прибытии адъютанту.
Первые дни в Мардане были не слишком радостными для Аша, и это обстоятельство, вероятно, предопределило многие последующие события, ибо оно с самого начала изменило его взгляды на армейскую жизнь и усугубило природное отвращение к любого рода жесткой регламентации и незыблемым правилам поведения, а равно критическое отношение к самовластным решениям людей старше и лучше его.
Конечно, Ашу следовало предвидеть такое положение дел, хотя в том, что он оказался неподготовленным, виноват был не только он один. По меньшей мере еще три человека несли частичную ответственность за это: дядя Мэтью, которому, естественно, даже не приходило в голову предостерегать своего племянника против заключения помолвки еще до прибытия в полк; полковник Андерсон, который дал Ашу множество ценных советов, но, сам будучи холостяком, не счел нужным затронуть вопрос о браке, и миссис Харлоу, которой следовало отвергнуть предложение молодого человека, а не принимать с такой готовностью, заверяя в своем собственном согласии и согласии мужа. При данных обстоятельствах Аша едва ли можно винить в том, что он полагал, будто единственной причиной, препятствующей молодым офицерам жениться в самом начале карьеры, является недостаток средств, а не слишком юный возраст, а поскольку к нему самому это не относилось, он не видел никаких серьезных препятствий к помолвке.
Очень скоро он потерпел жестокое разочарование, так как худшие опасения миссис Харлоу оправдались. Ее муж крайне плохо отреагировал на историю с помолвкой, как и командующий Корпусом разведчиков, когда узнал о ней. Майор Харлоу опередил Аша, собиравшегося отправиться в Пешавар при первой же возможности: он приехал в Мардан через два дня после прибытия новоиспеченного прапорщика в полк и переговорил с командующим в частном порядке.
Оба мужчины придерживались одного мнения о ранних браках и плачевной участи молодых офицеров, которые заводят жен прежде, чем у них, фигурально выражаясь, прорезаются зубы мудрости. Аш был вызван к командующему и выслушал пренеприятную нотацию, болезненную для самолюбия, унизительную для гордости и, что самое ужасное и оскорбительное, выставлявшую его зеленым юнцом. Ему не запретили видеться с Белиндой – наверное, было бы милосерднее запретить, – но майор Харлоу совершенно недвусмысленно дал понять, что ни о какой помолвке, официальной или неофициальной, не может идти и речи и что этот вопрос не должен обсуждаться в ближайшие несколько лет. За это время оба молодых человека, следует надеяться, поумнеют и приобретут более здравые взгляды на жизнь (а Белинда, подразумевалось, познакомится и сочетается браком с мужчиной старше годами и более подходящим на роль супруга). При условии, что все вышесказанное ясно понято, майор Харлоу не возражает против того, чтобы мистер Пелам-Мартин наведывался к ним в гости во время своих визитов в Пешавар.