Далекие Шатры
Шрифт:
– Не считайте меня жестокосердным, мой мальчик, – сказал отец Белинды. – Я понимаю ваши чувства. Но, право слово, спешить здесь не годится. Я знаю, ваше финансовое положение вполне позволяет вам содержать жену, но это не меняет того факта, что вы оба еще слишком молоды, чтобы думать о браке. Во всяком случае, вы, мой мальчик. Подождите, пока у вас не прорежутся молочные зубы, и овладейте своим ремеслом. А коли в вас есть хоть капля здравого смысла, вы повремените еще лет десять, прежде чем менять вольную жизнь на возню с пеленками и колясками. Таков мой вам совет.
Командующий советовал то же самое. А когда Аш попытался изложить свои доводы, ему коротко велели не выставлять себя молодым болваном и сказали, что, если он не мыслит жизни без мисс Харлоу, значит он точно не подходит для службы в Корпусе разведчиков и ему лучше поскорее перевестись в какие-нибудь менее подвижные войска. Кстати, поскольку, похоже, имел место какой-то разговор о помолвке, он получает разрешение уйти в увольнение в конце недели, чтобы поехать в Пешавар и без обиняков изложить дело мисс Харлоу.
Аш был готов к известным возражениям против своих матримониальных планов и, несомненно, согласился бы ждать свадьбы сколь угодно долго, но ему ни разу не пришло в голову, что отец Белинды и командующий корпусом вообще откажутся признать помолвку. В конце концов, он же не какой-нибудь охотник за приданым или безденежное ничтожество: по сравнению со средним офицером Индийской армии он мог считаться весьма состоятельным человеком, и потому представлялось чудовищно несправедливым, что его предложение о браке отвергли столь бесцеремонно.
Внезапно уверившись, что он не сможет жить без Белинды, Аш тотчас решил, что им остается только бежать. Если они убегут, отец девушки даст согласие на брак во избежание скандала, а если разведчики исключат его из своих рядов – что ж, есть много других полков.
Оглядываясь впоследствии в прошлое, Аш никогда не мог толком вспомнить свою первую неделю в Мардане – столько всего ему нужно было узнать и сделать тогда. Но хотя дни проходили интересно, по ночам он жестоко мучился бессонницей, ибо лишь в ночные часы получал возможность думать о Белинде.
Он лежал в темноте с открытыми глазами, строя дикие планы, а когда наконец засыпал, то всегда видел сон, как гонит коня во весь опор по каменистой равнине между низкими голыми холмами, а позади него сидит девушка, которая крепко его обнимает и умоляет скакать быстрее, быстрее… Лица девушки он не видел, но нисколько не сомневался, что это Белинда, несмотря на то что длинные волосы, подобием флага развевавшиеся за ней на ветру и заслонявшие от него преследователей, были не светлыми, а черными. Он слышал топот копыт позади, становившийся все громче и ближе, и просыпался в холодном поту, чтобы понять: это грохотали не конские копыта, а его собственное сердце, бешено колотившееся, точно после стремительного забега.
Еще Аша тяготило сознание, что, хотя он вернулся в страну своего рождения и снова имеет возможность видеться и разговаривать с Зарином и Кодой Дадом, он не избавился от мучительного чувства пустоты в душе, которое неотступно преследовало его в годы ссылки. Оно по-прежнему оставалось с ним, но Аш был уверен: если только Белинда согласится ослушаться своего отца и выйдет за него замуж, он навсегда освободится от этого чувства – вместе с тревогой, беспокойством и сомнениями. Именно из-за бессонных ночей первая неделя службы показалась такой долгой. Однако он и оглянуться не успел, как наступила суббота.
Он покинул Мардан задолго до рассвета, сопровождаемый Гулбазом, и в миле за Ноушерой они позавтракали чапати и карри, купленными у торговца на обочине Пешаварской дороги. Попугаи кричали и чистили клювом перья в ветвях тенистых деревьев, растущих вдоль дороги, и Гулбаз, несмотря на свои без малого тридцать лет, настолько забылся, что громко затянул песню, а Аш воспрянул духом и внезапно исполнился оптимизма. Скоро все проблемы так или иначе разрешатся, и завтра, когда он двинется обратно в Мардан, все вопросы уже будут улажены и будущее вновь обретет определенность.
Накануне Аш отослал короткое письмо Белинде с извещением, что выезжает в Пешавар и надеется прибыть туда к полудню, и более длинное и более официальное письмо миссис Харлоу, в котором испрашивал позволение заглянуть к ним в гости. Он подъехал к их бунгало чуть раньше, чем рассчитывал, но никого там не застал, кроме дородного носильщика-мусульманина, который сообщил, что майор-сахиб вчера отбыл в полевой лагерь со своим полком, а мэм-сахиб отправились за покупками и не вернутся до трех часов, так как завтракают с мэм-сахиб помощника комиссара. Однако они оставили записку для Аша.
Они очень сожалеют о своем отсутствии, писала Белинда, но они никак не могли отказаться от приглашения на ланч, а из лавки Моханлала сообщили о поступлении новой партии тканей для платья и набивного ситца из Калькутты, и потому им пришлось уйти рано. Она уверена, Аш не обидится, и мама надеется, что он выпьет с ними чая в четыре часа.
Записка содержала три орфографические ошибки и писалась явно в спешке, но это было первое послание, полученное Ашем от девушки, и к тому же она подписалась «ваша любящая Белинда». Он бережно положил записку в нагрудный карман и, велев слуге передать дамам, что вернется к чаепитию, сел на лошадь и медленно направился к дак-бунгало. Там он снял комнату на ночь, оставил Гулбаза и лошадей, распорядился подать двуколку и поехал в клуб. По крайней мере, там будет прохладно и тихо, решил он, чего никак нельзя сказать про дак-бунгало. Но выбор оказался неудачным.
Да, действительно, в клубе было прохладно и уютно, и там никого не было, кроме нескольких скучающих кхидматгаров и двух пожилых англичанок, пивших кофе в углу комнаты отдыха. Аш удалился в противоположный угол с кружкой пива и экземпляром «Панча» шестимесячной давности, но безостановочная трескотня женщин не давала сосредоточиться, и вскоре он резко встал, стремительно вышел прочь и нашел убежище в баре, где оказался единственным посетителем, поскольку почти весь гарнизон ушел на маневры, и остался наедине со своими мыслями, не особо приятными.