Далекий светлый терем (сборник)
Шрифт:
Он примчался на следующее утро сияющий, радостный. Маркин покосился удивленно, но Алексеев был уже возле Златы, сказал шепотом, чтобы не слышали другие:
– Доброе утро, солнышко!
Злата удивленно вскинула брови, несколько мгновений смотрела в упор. Глаза ее удивленно расширились.
– Злата! – воскликнул он растерянно.
В отделе начали оборачиваться.
– Я слушаю, Александр Михайлович, – откликнулась она с нотками удивления. – Чего
– Злата… Я же… мы ведь…
Он растерянно хлопал губами, но глаза сами отыскали календарь со свеженьким листком за одиннадцатое апреля.
– Извини, – сказал он севшим голосом. – Жара собачья… Мысли путаются.
За столами послышались смешки, Колхозников вполголоса бросил: «Перегрелся…» Алексеев с гудящей головой вернулся за свой стол. Для нее вчерашний день – это воскресенье, когда он копал Тержовскому огород. Как давно это было! Через полчаса к ней подойдет Колхозников, заглянет в разрез блузки и начнет дурацкую басню про день рождения…
Он опустил голову на руки. В ушах зашумело, глаза застлало горячей кровью, и там гасли золотые искорки – память о вчерашнем… Опять брать билеты на Калинина, опять все сначала?
Робко прилила нежность: впереди прогулка по ночному парку, первый поцелуй, уговоры зайти на чай, колебания, зарубежная эстрада по телевизору… А что, если все же повторить? Уже знает ее реакцию, можно в некоторые моменты вести себя иначе…
Он встал и, не обращая внимания на любопытные взгляды коллег, собрал портфель и направился к выходу.
Так прошла еще неделя. Странная неделя. Семь концертов Калинина, «который проездом», семь прогулок по ночному городу, которые все сокращаются, три первые брачные ночи…
Нелепая, противоестественная жизнь. Сладкая, могущественная, но в чем-то и уродливая. Еще не понял, в чем же, но догадывался, ощущал, чувство не из приятных, словно сделал что-то подловатое и скрыл, но ведь себя обязательно уважать надо, от неуважения к себе гадкие болезни заводятся в организме! Как говорят в народе, все болезни, кроме одной, от нервов.
«Остановись, мгновенье…» Вот и остановил. Целый день остановил. Заржавленная игла времени постоянно срывается на запиленной пластинке жизни на одну и ту же строчку, и день повторяется, повторяется, повторяется…
Исполнилась мечта идиота, жить в мире без неожиданностей, в мире абсолютно стабильном, устойчивом! За эти недели изучил всех вдоль и поперек, стал чуть ли не богом. Правда, богу скучновато: тот же номер газеты, та же программа по телевизору…
Ладно, это терпимо. Телевизор можно не включать, а газету нетрудно выбросить в мусорный ящик, не раскрывая. Но Злата, Злата!
Прекрасно – вечно первый поцелуй, но это же никогда не заиметь семьи, детей, вовсе отказаться от будущего. Не иметь детей! А он хочет целую кучу. Чтоб мальчики и девочки. Чтобы Злата встречала с работы, чтобы детишки ползали, мешали, приставали, а он будет водить их в садик, оправдываться за разбитые стекла, краснеть перед учителями в школе…
Если он останется в этом дне, если будет жить только сегодняшним днем, то никогда, никогда Злата не станет его женой!
Он резко встал, почти подпрыгнул, застегнул пиджак.
– Куда? – спросил Колхозников ревниво.
– На кудыкину гору, – ответил он.
На вокзале он выждал время, когда они с Тержовским прибежали к электричке, вошел в вагон. В первом вагоне старухи не было и во втором тоже, и он медленно пошел дальше, протискиваясь по забитому проходу, всматриваясь в пассажиров. Пусть не найдет в этом поезде, пересядет в другой… Завтра этот пропустит, начнет с другого, третьего, и ни один человек не укроется…
Старуху он обнаружил в пятом вагоне. Она поймала его взгляд издали и уже не отводила глаз, пока он не подошел вплотную.
– Садись, батюшка, – сказала она, растягивая слова. – Ну, как тебе можется?
– Уже не можется, – ответил он с трудом. – Я был не прав. Выпустите меня из этого… изолятора счастья и стабильности.
– Ну тогда иди, укрепив сердце, – сказала она благожелательно. – Завтра будет двенадцатое.
– Правда? – спросил он жадно.
– Правда. Ты верно сказал тогда, что мы можем многое, но пользы от этого нету… Тупик! Поэтому мы и уступаем дорогу, хотя и энтая: ну, по которой идет остальной мир, не шибко гладкая, как я погляжу…
Поезд начал притормаживать. Старуха выглянула в окно, заспешила к выходу.
– За внучку спасибо ему! – крикнула она уже с перрона.
Сердце в груди стучало тревожно и счастливо. Завтра новый день, полный неожиданностей… Всяких, разных. Настоящее стремится не допустить неведомое будущее, ибо будущее – угроза застойному дню сегодняшнему. Но он, трусливый и закомплексованный, все же выбирает трудные дни с грядущим!
Совершенные слова
Я позвонил три раза, коммуналка есть коммуналка, но открыла мне соседка Володи: разговаривала в коридоре по телефону и потянулась до защелки одного замка, другого, сняла цепочку, а сама все радостно верещала в трубку: молодая, рыхлая, теплая со сна, в коротенькой рубашке с глубоким вырезом, поверх которой небрежно наброшен халат.
Я поздоровался, мы обменялись улыбками: меня соседи любили, ко мне все соседи относятся хорошо, своих же, слава богу, нет. Я пнул дверь Володиной комнаты.