Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты

Сомадева

С любовью отвечала ей на это Малатика: «Ночь уже почти кончается, подружка! Утром же устрою я так, — чтобы привести сюда твоего милого! Ты же соберись с силами и вернись к себе». Довольна была Анангаманджари ее обещанием, и, сняв с шеи ожерелье, подарила ей, и промолвила: «Ступай теперь к себе, а утром пусть сопутствует тебе удача!» И с этими словами удалилась она в спальню.

Когда же наступило утро, пробралась Малатика, никем не замеченная, в дом к Камалакаре и, разыскивая его, нашла юношу в саду под деревом, мечущегося на ложе, устроенном из лотосовых листьев, увлажненных сандаловым маслом, и рядом с ним друга верного, который пытался, овевая его листьями кадали [199] , успокоить пламя сжигавшей его страсти. «Неужели от разлуки с ней он в таком состоянии?» — подумала она и, решив все вызнать, осталась в укрытии, а в это время обратился к Камалакаре его друг: «Взгляни хоть на мгновение на этот прекрасный сад! Утешь свое сердце! Нечему здесь печалиться». Ответил на это другу брахманский сын: «Если похитила сердце мое купеческая

дочь Анангаманджари, то что я буду успокаивать — пустое место? А Смара, увидав, что сердце мое похищено, воспользовался этим и обратил меня в колчан для своих стрел. Помоги мне добыть эту похитительницу сердца — делай что хочешь!» Когда кончил говорить Камалакара, вышла к нему обрадованная Малатика, сомнения которой рассеялись, и заговорила: «К тебе, счастливец, послала меня Анангаманджари, и вот какое ее послание, и без слов ясное, я сообщу: «Что же это за добродетельный человек, который силой врывается в сердце красавицы и, похитив душу, исчезает?» Любопытно, что даже теперь она за похищение души готова вам отдать и тело свое, и жизнь. И днем, и ночью издает она исполненные горькой боли стоны, словно вырывается наружу дым от бушующего в ее сердце огня, разожженного богом любви, и беспрерывно текут по ее лицу черные от сажи слезы [200] , будто черные пчелы ползают по лотосу, привлеченные его ароматом. Если ты хочешь, то скажу я то, отчего вам обоим будет благо».

199

кадали — банановая пальма.

200

издает она исполненные горькой боли стоны, словно вырывается наружу дым от бушующего в ее сердце огня, разожженного богом любви, и беспрерывно текут по ее лицу черные от сажи слезы — последовательно развивая образ эмоции, Сомадева использует поэтические традиции и совершенно бытовые реалии — слезы черны не от сажи, образовавшейся от горения, а черны потому, что смывают с век каджал, притирание, изготовляемое на саже, которым индийские женщины подводят глаза.

«Милая, слова твои хотя и утешительны, но повергают меня в страх — они говорят, что моя возлюбленная во власти отчаяния. На тебя вся надежда — сделай как хочешь», — отвечал Малатике Камалакара. А она ему на это так сказала: «Сегодня ночью выведу я тайком Анангаманджари в сад ее дома, а ты жди снаружи. Я уж найду, как тебя провести туда, а там и встретитесь вы, как вам того хочется». Так она обрадовала брахманского сына, и, выполнив поручение, пошла к Анангаманджари, и ту обрадовала тем же.

Вот уж и день подошел к концу, и Солнце, влюбленное в Вечернюю зарю, куда-то скрылось с нею, Восток уже украсил чело благодатным пятнышком Луны, а белые, чистые лилии вдруг радостно раскрылись, словно произнося: «Богиня счастья Шри покинула лотосы и вернулась к нам». Исполненный любовью Камалакара, завершив приготовления, потихоньку отправился ночью к входу в сад при доме его возлюбленной. Тем временем Малатика исхитрилась провести в сад Анангаманджари, в терзаниях проведшую день, и посадила ее в рощице манговых деревьев, а потом пошла за Камалакарой и его привела туда же. Он кинулся к возлюбленной, как изнывающий от зноя путник кидается под тенистую сень деревьев, и когда Анангаманджари заметила его, то в порыве страсти утратила всякий стыд и бросилась ему на шею: «Куда ты идешь? Наконец-то ты мой!» Не вынесла она этой чрезмерной радости, и тотчас же остановилось у нее дыхание, и она умерла. Упала Анангаманджари на грудь земли, словно бурным ветром сорванная лиана! Удивительны прихоти любви, страшны ее последствия!

При виде этого Камалакара, точно громом пораженный, прошептал: «О, горе! Что же это?» — и тоже замертво упал на землю. Придя через некоторое время в себя, взял он любимую на колени, и обнимал, и целовал, и рыдал над ней, пока не разорвалось с треском изнемогшее от тяжести горя сердце его. Видя, что нашли кончину эти двое влюбленных, оплакиваемых Малатикой, словно от горести скончалась и ночь.

Утром же, узнав от садовников о случившемся, родные и друзья возлюбленных собрались туда, одолеваемые стыдом, удивлением, горестью и сомнениями, и не знали они, что делать, и долго стояли, от горя понуря головы. Воистину, дурные женщины — вот причина семейных несчастий! Как раз в это время вернулся из Тамралипти от своего отца Маниварман, муж Анангаманджари, жаждущий поскорее обнять жену. Вот дошел он до дома свекра и, узнав, что случилось, с глазами, полными слез, бежит в сад, а там видит он жену, лежащую в объятьях другого, и он, страстно любивший ее, падает мертвым, сожженный огнем горя. И все, кто был там, зарыдали, и поднялось смятение, и горожане, узнавшие об этом, пришли туда, потрясенные случившимся.

И тогда обратились ганы [201] к богине Чанди, изваяние которой прежде было поставлено Артхадаттой, отцом Анангаманджари, и сказали ей: «В беде, Благостная, тот самый купец Артхадатта, в тебя верующий, который твое изображение воздвиг. Смилуйся над ним!» Услышав это от своих слуг, она, Защитница, Возлюбленная Шанкары, повелела: «Да будут живы они, погибшие от оружия Ананги!» И тотчас же все они, будто очнувшись от сна, по ее милости поднялись, живые и избавленные от власти Манматхи. При виде этого чуда все люди обрадовались, Камалакара, потупив голову от стыда, ушел домой, а Артхадатта, взяв с собой похищенную было у него смутившуюся дочь Анангаманджари с ее мужем, торжествуя, ушел к себе домой».

201

ганы —

многочисленная группа божеств, составляющих свиту Шивы.

Так закончив по дороге в ночном мраке эту повесть, опять ветала заговорил с царем: «Скажи мне царь, кто из них больше был охвачен страстью? Если зная, не скажешь, то вспомни о проклятии!» Так отвечал ветале Тривикрамасена: «По-моему, больше всех был страстью охвачен Маниварман. У двух других страсть зрела со временем, и до такой степени были они влюблены друг в друга, что все так и должно было случиться. Маниварман же до такой степени был покорен страстью, что, когда увидел жену мертвой в объятиях другого мужчины, вместо того чтобы разгневаться, взял да умер от горя». И пока царь говорил это, повелитель ветал, конечно же, сбежал с его плеча на свое место на дерево, и Тривикрамасена опять пошел за ним.

Волна двадцать девятая

Вот опять царь Тривикрамасена пришел к дереву шиншапа и, сняв с него покойника с веталой, взвалил на плечо, и, когда снова двинулся в путь, заговорил с ним ветала: «Ты, царь, и добродетелен, и свят. Послушай-ка одну чудесную историю

о том, как четыре брата-брахмана оживили льва

Жил давно царь по имени Дхаранивараха, правивший в городе, называвшемся Кусумапура. В его стране, изобиловавшей брахманами, была деревня Брахмастхала, отданная брахманам в кормление, а в ней жил брахман Вишнусвамин, и была у него жена, достойная его так же, как огонь достоин жертвы ему, и у нее один за другим родились четыре сына. Когда вышли они из детства и изучили веды, отец их Вишнусвамин вознесся на небо, а вслед за ним и их мать. Остались четверо сыновей без отца, без матери, без защитника и страшно бедствовали, так как весь их достаток был расхищен родичами. Тогда собрались они и решили: «Нету у нас здесь ничего. Почему бы не пойти нам к деду нашему, отцу матери, в деревню Яджнястхала?»

Так решив, отправились они в дорогу, питаясь тем, что им подавали, и пришли наконец в деревню Яджнястхала, в дом своего деда по матери. Но дед их умер, а его сыновья дали им и кров, и пищу, и остались они жить там, предаваясь чтению священных вед. Только через некоторое время дядья стали забывать и об одежде для них, и о еде, и обо всем прочем.

Тогда четыре брата, почувствовав пренебрежение со стороны их родни, собрались тайком и стали думать, что делать. Вот что сказал старший: «Что же делать нам, братья? Все по воле судьбы свершается, и нигде, никогда, ничего человек не может сделать. В отчаянии забрел я сегодня на кладбище, увидел там лежащего на земле мертвеца и позавидовал ему. «Вот счастливец, — подумал я, — избавился он от бремени горя и успокоился». А так подумав, решил я и сам умереть — сделал петлю на суке дерева и повесился. Хоть я и потерял сознание, но жизнь меня не покинула, веревка оборвалась, и я свалился на землю. Когда же вернулось ко мне сознание, то увидел, что какой-то сострадательный человек овевает меня своей одеждой. «Скажи мне, приятель, — заговорил он со мной, — кажешься ты умным, но зачем мучаешь себя? Добрые дела приносят счастье, несчастье же — плод дурных дел, и не иначе. Если отчаяние твое от бед, то займись добрыми делами. Зачем же ты хочешь обречь себя самоубийством на мучения в аду [202] ?» Сказав так и утешив меня, куда-то он исчез, а я пришел сюда, оставив всякую мысль о такой смерти. Если судьба не захочет, то и смерти не будет. Теперь пойду я на какую-нибудь тиртху и буду подвигами изнурять тело, чтобы никогда мне больше не знать горести нищеты».

202

…ты хочешь обречь себя самоубийством на мучения в аду — не заслуживало осуждения только самоубийство как ритуальный акт, с какой-то религиозной целью. В «Океане сказаний» немало подобных историй, например о Вираваре. Но в данной ситуации самоубийство должно было послужить, так сказать, узко личной цели и потому совершающему его был уготован ад.

Кончил старший брат говорить и тогда возразили ему младшие: «Как же это ты, благородный и мудрый, убиваешься из-за отсутствия богатств? Разве не знаешь ты, что богатства мимолетны, как облака в осеннюю пору? И куртизанка, и Шри, даже если завладеть ими и охранять тщательно, обе непостоянны и лишены привязанности к своему господину. Кому и когда они были верны? Очень трудно человеку обрести такое качество, которое позволило бы ему каждое мгновение удерживать неукротимо строптивую золотую газель богатства».

Пока говорили все это ему младшие братья, одумался старший и сказал: «Так как же обрести нам такое качество?» Посовещались они и так сказали друг другу: «Нужно поискать на земле, где бы мы смогли получить такое знание», — а решив так и назначив место, где встретиться, разошлись они четверо по четырем странам света в поисках волшебных знаний.

Прошло какое-то время, и вот встречаются они в условленном месте и спрашивают друг друга, кто чему научился. Вот один из них говорит: «Научился я такому волшебству, что, если попадет мне в руки хоть кусочек кости какого-нибудь живого существа, смогу я нарастить на ней его плоть». Выслушали его, и заговорил тогда другой: «А на том мясе, наращенном тобой на костях, соответствующие этому существу кожу и волосы сумею сделать». Молвил третий: «А когда на этой кости появятся мясо, кожа и волосы, то я сумею дать все члены, соответствующие его природе». Затем добавил четвертый: «А я смогу, когда у него и все члены будут, вдохнуть в него жизнь».