Дальше в лес…
Шрифт:
Спазм в животе заставил меня застонать, и я осторожно сполз боком с лежанки, которую боялся обгадить. Я еще не полный маразматик, чтобы гадить под себя! Бедная девочка, как же она со мной обходилась? Попытался встать, но ноги не желали распрямляться в коленках. И тогда я побежал к выходу на четвереньках, как муравей по потолку. Какая в принципе разница, пол, потолок, все одно — плоскость. А по плоскостям все бегают по нужде. Кто какую в себе нужду обнаружит.
Не так уж плохо у меня получалось на четвереньках! Мне показалось, что я мигом домчался до выхода. Дверей в проходе не предусматривалось, это меня, надо полагать, и спасло от непреодолимых усилий. Порог, хоть и невысок был, и тот чуть не заставил справить нужду прямо на нем. Даже холодным
— Тухлая, тухлая, — бормотал я, чтоб с мысли не сбиться, и шмыгнул на зады полуземлянки-полушалаша — того, что называлось теперь моим домом. Очень резво — и в кустики, в кустики. Там по стволу подтянулся руками и принял положение «сидя на корточках».
Ух, и испытал я оргазм заднего прохода! Такое чувство освобождения, что хоть сейчас взлетай воздушным шариком!.. Шариком… Шариком… Что-то такое я слышал про воздушные шары-хамелеоны, которые незаметны на фоне неба. Радиоуправляемые и настроенные на?.. На кого же они настроены?..
Я, прямо как был на корточках, задрал голову и принялся разглядывать небо. Оно было прикрыто тонкой пеленой тумана, почти постоянного тут. Но сквозь него можно было Угадать небесную голубизну, а в разрывах она будто притягивала к себе взор, словно пыталась засосать в себя. Меня даже повело, пришлось ухватиться рукой за ствол, чтобы не сесть в свое произведение.
Хорошо, когда никто ничего не говорит, — какие-то воспоминания посещают, и никакого звона в ушах, назойливого до ломоты во всем организме. В тишине и, кажется, во сне (поди припомни, что там снилось, когда только проснешься, с тобой разговаривать начинают) воспоминания вроде бы приходят. Неизвестно о чем, и неизвестно откуда. Зато, когда заговоришь, начинаешь что-то соображать и понимать в настоящем моменте. Правда, что толку в воспоминаниях, которые неизвестно, к чему приткнуть, когда жить нужно здесь и сейчас. Понять, что происходит и как с этим разбираться.
Вокруг меня роем висели комары и мошка, но почему-то не трогали. Может, им тут запрещено на людей покушаться? Да, Нава, похоже, что-то говорила о прививке от комаров. Хорошее дело! Помнится, я как-то с «зеленой стоянки» сунулся в сибирскую тайгу по малой нужде. Меня хватило на тридцать секунд, даже нужду не до конца справил. Зато все, что оголил, сутки зудело и горело. Я и сейчас не стал дожидаться, пока эта летающая сволочь решится, сорвал широкий мягкий лист, каких тут росло множество, и подтерся. С корточек на четвереньки очень даже удобно перемещаться. Двинулся обратно, но тут меня обуял исследовательский зуд, и я решил обогнуть дом с другой стороны. Этот маршрут оказался более влажным — руки это хорошо чувствовали, проваливаясь в мокрый пружинистый мох. Но промачивать мне было нечего, поэтому я не остановился и был вознагражден за старания. В нескольких метрах от стен дома протекал небольшой чистый ручеек в локоть шириной и примерно такой же глубины. Я обрадовался на инстинктивно-рефлекторном уровне. Напился — вода была неимоверно вкусная, подмылся, как смог (инстинкты или рефлексы, хрен их знает, подсказывали, что мне это нужно, иначе все будет воспаляться и зудеть), а потом, понаблюдав с минуту, как весело ручеек бежит в какое-нибудь болото, залез в него всем телом, полностью запрудив. Здорово же я исхудал, если поместился! Ручеек, недолго думая, перелился через меня, просев на дне, которое было тоже пружинистым, как почва вокруг, да и потек себе дальше, куда ему требовалось или хотелось. Видал он на своем веку и не такие помехи. А мне было обалденно приятно, сногсшибательно и невставательно. Чуть щекотно, в меру, и ласково. Примерно такие чувства (но не ощущения!) я испытывал, когда ко мне ластилась Настёна. Настёна? Кто такая Настёна?.. И Нава про нее вспоминала, будто я вспоминал… Это кто-то очень похожий на Наву… И от воспоминания о котором очень больно сжимается сердце. Или это, может быть, от холода? Вода-то не тепленькая, родниковая, не болотная. По вкусу чувствуется — минералов гораздо больше, чем микроорганизмов. Но я сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, и сердце затихло. Хотя какая-то неразборчивая грустная пустота в нем осталась. Я перевернулся со спины на пузо. Теперь ручей гладил мою спину. Вот так неожиданно и обнаруживаются маленькие радости жизни.
Мне показалось, что ручей передает мне часть своей свежести и силы. Я встал на четвереньки прямо в ручье, потом ухватился за толстую лиану, свисающую с дерева, подтянулся, перебирая руками, и принял вертикальное положение. Некоторое время раскачивался из стороны в сторону, держась за лиану. В глазах то темнело, то прояснялось, пока наконец картина пейзажа не стабилизировалась.
И тут послышался тревожный голос Навы:
— Молчу-у-ун! Ты куда подевался, Молчу-ун?
— Кхы-кхы, — прочистил я горло, которое перехватило от перенапряжения. — На… — просипел я, — ва…
Я сам себя плохо слышал, но спасительница моя услышала сразу. Потому что моментально появилась из-за угла.
— Вот ты где! — обрадовалась она. — Что ж это тебе не лежится?.. И в ручей зачем залез? Замерз же! Смотри, какой корешок твой опять совсем махухонький! Нам такой не нужен, нам нужен такой, чтоб толк был. Мне женщины говорили, что от маленького никакого толку. Что такое этот «толк», я не поняла, но, наверное, это от слова «толкать». Махухонький не затолкаешь, куда надо, и толку, значит, не будет. Детишек то есть. И будешь ты у меня тогда муж бестолковый. А зачем мне муж бестолковый? У всех толковые, а у меня бестолковый? Нетушки, мы твой корешок вырастим…
— Нава, смени тему! — восстановив наконец дыхание, попросил я.
Очень мне не нравилось ее повышенное внимание к этому вопросу. Какой я ей муж? И какая она мне жена? Она молодая, даже молоденькая, почти девочка, хотя уже и не совсем, а я старый. Особенно по сравнению с ней старый. Она вполне могла бы быть моей дочкой… При этой мысли опять засосало в сердце пустотой тоскливой. Странно — мысли еще не исчезли, хотя шум нудящий в голове принялся нарастать, вытесняя их.
— Тему? Какую такую тему? Что такое «тема»? Опять ты какие-то странные слова говоришь. Ушел из дому и опять начал странные слова говорить. Ты бы лучше не уходил из дому.
— Поговори о другом, — объяснил я. — Мне не нравится, когда ты слишком много говоришь о моем… корне…
— Странный ты мужик, Молчун, других мужиков кашей не корми, брагой не пои, пьяных жуков не давай — дай о корне своем поговорить да послушать: «Зри в корень!.. Корнем тебе по лбу!.. Не бей корнем мух!.. Жизнь с корня начинается!..» Слово за слово, а через слово о корне вспоминаете, а как я заговорила, так сразу про какую-то тему вспомнил.
— Нава, посмотри сама, — показал я глазами на свой замухрышистый корешок, пытаясь пошутить. — Тут и говорить не о чем.
— Это потому, что ты его заморозил, а я его отогрею, и будет о чем говорить, — не поняв шутки, серьезно отреагировала она. — Пойдем в дом, там и поговорим. А пока ладно, если ты не хочешь, то и не будем. Пока обопрись на мое плечо, да и пойдем в дом. И что это тебя сюда понесло?
Вот же достала!
— Нужду справить мне приспичило, кишечник освободить! — вскричал я. — С тобой разве такого не бывает? Я что ж, под себя ходить должен? И как все это происходило, пока я без сознания был?
— Ух, сколько вопросов! — восхитилась Нава. — Долго можно говорить. Вот мы с тобой и поговорим…
Я понял, что дал маху: с корня она переключится на справление нужды в лесных условиях. Одна тема стоит другой. Впрочем, все мы начинаем познавать мир с пищи и экскрементов. А я тут как новорожденный. С неба свалился, из летающей деревни выпал…
— Бывает это со всеми, и со мной бывает. Надо только ямку выкопать и туда выдавить из себя, что накопилось, а потом закопать. Земляные черви и мельчайшие быстро это переработают.