Дама и лев

Клаудия Касанова

– Она спит. У нас есть несколько часов, – сказал Гюг, не вдаваясь в объяснения. Новиций кивнул, почтительно опустив глаза. – Следи, чтобы никто не выходил из моих покоев и не входил в них. Никто не должен её видеть, ты понял?

– Да, отец мой.

– Возьми письмо. Отправь монаха, которому доверяешь, в Труа, и пусть передаст его лично в руки.

– Да, отец мой.

Рауль повернулся, чтобы идти, но замешкался у двери, в сомнениях. Аббат встревожился.

– Что с тобой?

– Её уже видели, отец мой.

– Что ты имеешь в виду? – Гюг Марсийский медленно встал, опираясь обеими руками о столешницу.

– Перед девятым часом она спустилась в скрипторий, и переписчики…

– В скрипторий? – недоверчиво воскликнул аббат. – Ты позволил ей

войти в скрипторий?

– Я ей не позволял, – слабо запротестовал Рауль. – Она сама туда пошла.

– Отлично. Отлично. Если сама пошла, то нам не о чем беспокоиться, так ведь? – раздражённо бросил Гюг. – Может, она ещё куда-нибудь сама пошла? Руководить хором, например, пользуясь тем, что наш кантор, мучимый зубной болью, вынужден был отправиться в лазарет?

– Ну…

Аббат готов был испепелить Рауля взглядом. Вспомнив совет аптекаря, обеспокоенного его внезапными вспышками гнева, которые могли плохо отразиться на здоровье, он принялся читать «Отче наш». Остановился на словах «in caelo et in terra 7 ». Новиций дрожал, как осиновый лист. Аббат жестом велел ему следовать за собой. Юноша набрался смелости:

– Затем я проводил её в трапезную мирских братьев, потому что она была голодна. И тогда, пока она завтракала, несколько мирских братьев… – он глубоко вздохнул и выпалил, – принесли туда кожи и облачения и видели её. Они тут же вышли, – добавил он скороговоркой и искоса глянул на аббата. Тот снова сел за стол. Вернее, рухнул, уронил голову на руки, пальцы которых были соединены, как будто для молитвы. Рауль однако подозревал, что он не молится. Через некоторое, показавшееся ему бесконечным, время, аббат заговорил:

7

(лат.) …и на земле, как на небе.

– Позаботься о том, чтобы письмо дошло до адресата. И, Рауль, сразу же возвращайся и с этого мгновения не оставляй её одну. Ни на секунду. Ясно тебе?

– Да, аббат, – пробормотал новиций.

Когда юноша затворил за собой дверь, аббат встал, налил себе бокал вина, на этот раз не разбавив его водой и не подсыпав наркотика, который добавил в питьё Аэлис. Он посмотрел на спокойное лицо девушки, выпил вино залпом, и тепло, разлившееся в горле, возродило его надежды на лучшее. Вести из Сент-Нуара не замедлят прийти.

Рено, гигантский страж южной бойницы замка Сент-Нуар, с трудом поднялся, держа в правой ручище обкусанную куриную ножку, и, продолжая жевать, с любопытством уставился в даль. Миндальный соус стекал по его подбородку, а одна капля упала на кожаный панцирь. Только он собрался перекусить, как заметил тучу пыли, которая приближалась со стороны гор по дороге на Суйер. Всадников, судя по всему, было немного, но они во весь опор неслись к замку. Группа уже миновала посёлок, и когда он смог различить цвета всадников, то завопил во всю силу своих лёгких девиз семьи:

– «Сент-Нуар навеки»! Нас атакуют!

Потом он затрубил в рог и бегом спустился по левой лестнице. Запыхавшись, подбежал к воротам, где уже ждал отряд солдат. Кузнец вышел, вооружённый тяжёлой дубиной с железными заклёпками, и даже грумы схватили копья и щиты. Послышались удары металла о металл: всадник бил в ворота, но не тараном, а своим мечом. Воины удивлённо переглянулись, ведь прежде нападающие на Сент-Нуар не имели обыкновения стучаться в ворота. Рено поднялся в надвратную башню и увидел, что всадник упал без сил с коня на землю, всё ещё сжимая в руке меч. Перекинутые через седло второго коня, два тела оставляли за собой кровавый след. Солдат перекрестился и закричал:

– Открывайте, открывайте скорее! Дорогу хозяину замка! И приведите священника!

Дама Жанна с горечью всматривалась в бледные черты своего супруга. Владелец земель Сент-Нуара оставался без сознания, пока Мартен осторожно накладывал мази, чтобы снять отёк вокруг ран, особенно вокруг сквозной колотой раны на груди. Меч пронзил грудь и вышел со спины. Клирик приказал, чтобы в зал принесли побольше сена и соломы и постелили около очага, посчитав, что не стоит нести раненого по крутой лестнице в супружескую спальню. Вместо этого надо было скорее начать лечить его прямо здесь. На потный лоб мужа Жанна положила кусок белого льняного полотна, смоченного холодной водой, следуя советам монаха, а он смочил пересохшие губы Сент-Нуара подогретым вином и настоем розмарина. Патриарх не реагировал, и Мартен в отчаянии смотрел на простёртое перед ним тело: он бы многое отдал за то, чтобы исцелить господина. Нужен был цирюльник, человек знающий толк в крови и флегме, в надлежащем их соотношении, умеющий вскрывать нарывы. А его оружие – Библия, псалтырь, а не пестик и ступка, не хирургические инструменты. Если бы он знал, что делать, даже решения Турского Собора 8 , запретившего священнослужителям заниматься медициной, не помешали бы ему спасти сеньора. Слеза покатилась по его щеке. Заметив её, Жанна даже не попыталась скрыть презрения:

8

Турский Собор в 1163 г. запретил монахам изучение права и медицины, и отдал приказ в течение двух месяцев возвратиться в свое аббатство под страхом отлучения.

– Брат Мартен, не думаю, что ваша скорбь пойдёт больному на пользу. Филипп должен прийти в себя. Сделайте для этого всё, что необходимо, – она обернулась и взглянула на двоих, лежавших дальше от огня, как им и было положено по рангу. Прищёлкнула языком и добавила: – И помолитесь ещё, чтобы эти не принесли нам в дом какой-нибудь заразы. От них и прежде было мало пользы.

– Госпожа, я предложил бы вам самой помолиться в часовне о скором выздоровлении вашего супруга. Если только вы не соизволите разделить мои бдения и провести ночь здесь, – ответил монах, возмущённый холодностью Жанны. Она изогнула бровь и, не проронив ни слова, вышла из зала, волоча по полу длинные рукава своего блио. Мартен ополоснул руки водой и продолжал чистить рану в груди, рану, которая больше всего тревожила его. Он предпочитал оставаться с ранеными один, и чтобы ему помогали только слуги, при всём их невежестве и предрассудках, чем чувствовать, как Жанна заглядывает ему через плечо, считая часы до того, как муж проявит признаки жизни, вернее, признаки смерти. Пусть это звучит чудовищно, но Мартену и в самом деле начинало казаться, что дама Жанна желает трагической развязки, и именно то, что Сент-Нуар никак не умрёт, вызывает её тревогу. А то с чего бы она надела этот головной убор из красного бархата шитого золотом, подобный венцу королей и императоров.

– Чтоб ей состариться в ожидании, – услышал он свой собственный злобный шёпот.

– Вы со мной говорите, отец? Вздрогнув от неожиданности, Мартен посмотрел на раненого господина, но тот оставался недвижим. Монах перекрестился и вынул чётки. Без сомнения, голос был знаком небес, указующим на скорое выздоровление Сент-Нуара.

– Отец, мне что, к Сатане воззвать, чтобы вы наконец обратили на меня внимание? – вновь раздался голос за его спиной. Мартен открыл глаза и обернулся. Л’Аршёвек приподнялся, опираясь на деревянную банкетку. Мартен покрыл ему рану на руке двойным слоем льняного полотна, пропитанного отваром обезболивающих трав, привязав его шнурком, чтобы не сполз.

– Лежите тихо! А то снова откроется этот жуткий разрез, что у вас на плече, – монах заставил воина снова лечь и улыбнулся с облегчением: – Рад, что со мной разговаривал не Сатана, к тому же, приятно убедиться, что вы идёте на поправку, Луи.

– Спасибо, брат. Клянусь, что я тоже рад. Когда отворились ворота, я было подумал, что святой Пётр явился встретить нас, странно только было, что от него пахло курицей и миндалём, – Луи оглушительно расхохотался, и острая боль пронзила его плечо. Он заметил строгий взгляд монаха. – Простите, отец Мартен.