Дама и лев

Клаудия Касанова

– У тебя, Луи, язык слишком длинный, а разум коротковат, – сказал Озэр, открывая один глаз и пытаясь улыбнуться.– Но сегодня я вознесу благодарственный молебен за то, что Господь решил вновь спасти твою шкуру, уж не знаю, зачем.

– Очевидно, ему известно, что у меня слишком много грехов, и если я умру, не успев искупить их, отправлюсь прямиком в ад.

– Да, так оно и есть.

Озэр повернул голову и спросил у священника:

– А как наш господин Филипп? Пришёл в себя?

– Нет. – Мартен не смог скрыть озабоченности. – Не знаю, что делать. Не решаюсь пустить ему кровь, ведь я не цирюльник, а те снадобья, что у меня есть, похоже, не действуют.

Озэр встал и в два прыжка оказался рядом с Сент-Нуаром. Он положил руку на лоб господину и осмотрел рану.

– Он весь горит, и компресс не помогает.

А рана не затягивается. Она зияет так же, как когда этот пёс Готье вонзил в него кинжал.

– Монах? – спросил Л’Аршёвек. – А казалось, он вообще лишён мужских признаков… – Он вновь поймал осуждающий взгляд отца Мартена.

– Видно, не совсем, раз сумел удержать кинжал. Но у нас ещё будет время поговорить, – сказал Озэр и указал на раненого. – Сейчас самое важное – он. Отец, вы должны вызвать хирурга. Почему, кроме вас, все бросили раненого хозяина замка? Вы ведь не заупокойную служите: здесь должно быть человек пять в вашем распоряжении. А где же дама? – тон Озэра сделался совсем уж мрачным.

Мартен отвёл взгляд и ответил:

– В часовне, молится, по крайней мере, я на это надеюсь.

– Она всегда была очень набожна, – произнёс Л’Аршёвек елейным голосом.

– Замолчи, Луи! – сказал Озэр. – Сейчас не до шуток.

– Как же вы правы, мой капитан, – сказала Жанна льстивым тоном. Если она и заходила в часовню, её молитва была короче некуда, сказал себе отец Мартен, потому что теперь она была уже не в красном, а в скромном белом льняном платье, а жемчуга исчезли из её кос, теперь спрятанных под белым головным убором. У неё был вид ангела, спустившегося с небес, хотя в руках она несла сосуд, пахнущий вином и серой. Мартен сморщил нос. Он слышал о многих снадобьях, приготовляемых на основе демонической субстанции, но ему и в голову не приходило, что дама Жанна умеет готовить что-то подобное. Дама ухитрилась рассмеяться так, что это не походило на оскорбление её лежавшего без чувств мужа.

– Отец Мартен, вы уж простите меня. Я предпочла сходить на кухню и приготовить снадобье, чтобы сбить жар у моего супруга, вместо того, чтобы пасть к ногам Господа, скорбя о том, что я не могу быть полезной ему, – тон её был нежен, но слова оставили горький осадок в душе монаха. – И сердце моё возрадовалось оттого, что к рыцарям возвращаются силы.

– И не пристало никакой заразы! – со смехом добавил Л’Аршёвек.

– Госпожа, признаюсь, мне возвращает надежду ваше присутствие рядом с господином Филиппом. Ваши заботы, без сомнения, принесут ему большую пользу, – произнёс Озэр почтительным тоном.

Дама Жанна вгляделась в его лицо, но не нашла на нём ни следа издёвки или подозрительности. Она бысто присела в реверансе и встала на колени в изголовье раненого. Трое мужчин смотрели на белую фигуру, склонившуюся над телом Сент-Нуара. Озэр и Л’Аршёвек переглянулись и решили посекретничать.

– Надо послать гонца в Мон-Фруа. Если всё благополучно, Аэлис через два дня будет здесь, – сказал Озэр.

– Хочешь, чтобы я поехал? – спросил его Луи.

– Нет, ты слишком слаб, да и мне не до скачек.

Но лучше бы посторонним не знать, что дочь Филиппа одна путешествует по графству. Суйеры не замедлят явиться.

– Ты преувеличиваешь. Им тоже нужно время, чтобы залечить раны и собраться с силами, как и нам, – возразил Л’Аршёвек.

– Ты забываешь об этом, – Озэр поднял мизинец, на котором сияло золотое кольцо с печатью Суйеров. Он перевернул печать к ладони и драгоценность снова превратилась в безобидный с виду золотой ободок. – Нам надо готовиться к войне.

– Проклятье. Как будто у нас во Франции ещё недостаточно войн, – пробормотал Л’Аршёвек. – Однако ты прав. Надо послать кого-нибудь в Мон-Фруа. Кого бы ты хотел отправить?

Вместо ответа Озэр взглянул на отца Мартена, и тот, почувствовав, что на него смотрят, в свою очередь взглянул на них вопросительно.

– Что-то случилось, рыцари?

– Воистину, добрый отче, мне кажется, что случилось очень многое. Или вам мало? – Л’Аршёвек рассмеялся и, подмигнув, подал монаху знак, чтобы тот подошёл. Когда он приблизился, рыцарь взял его за руку и шепнул на ухо: – У нас для вас поручение, друг Мартен.

Глава пятая

Замок Сен-Жан не был ни летней резиденцией, ни зимним дворцом властителя графства Першского. Он был мощной крепостью, выстроенной для войны. Возведённый на вершине горы, как было принято в прежние времена, он господствовал над пятью равнинами страны и над столицей графства, Ножентом-ле-Ротру, и контролировал дороги, ведущие в крупные соседние города, Шартр и Тур. Тому, кто вздумал бы обозревать окрестности с одной из его семи белокаменных башен, удалось бы разглядеть далёкие горизонты английской Нормандии и графства Мэн. Главное здание, квадратная башня, семьдесят два пье в длину, пятьдесят два в ширину и девяносто семь в высоту, была самым внушительным каменным сооружением, которое крестьяне Ножента видели когда-либо в своей жизни. А семь крепостных башен и стены, возведённые прежними сеньорами в неспокойном прошлом веке, только укрепляли в мысли, что графы Першские – самые могущественные в округе. На самом же деле хозяева замка отчаянно боялись нападения, потому и возвели стены толщиной десять пье, а если считать вместе с контрфорсами, так и все пятнадцать.

Посреди крепости был вырыт колодец на случай осады, а вокруг стен – сухой ров глубиной тридцать пье – верная смерть для всякого, кто приблизится к замку с враждебными намерениями.

А такие в прежние времена не переводились. Ясно, что угроза всё ещё была вполне реальной, и когда Ги, рыцарь из гарнизона Суйеров, въехал во двор в сопровождении двух стражников, встретивших его на подъёмном мосту, он увидел, что грумы замачивают невыделанные медвежьи и волчьи шкуры в вёдрах с водой. Потом этими шкурами застелят уязвимую деревянную крышу главной башни, чтобы во время возможной атаки лучники врага не подожгли её горящими стрелами. Вонь от мочёных шкур стояла невыносимая, а от жары она ещё усиливалась. Ги мысленно успокаивал себя: хотя до него доходили слухи о крутом нраве Ротру, сейчас он приехал к нему как союзник и находился под покровительством Суйера, так что бояться было нечего. Впрочем, сказал он себе, Суйеры по сравнению с графом – всё равно что мошка в сравнении с конём, судя по количеству мечей, сложенных в оружейной.

Граф Першский сорвал красную ленточку и развернул письмо. Он бросил взгляд на мелкие вычурные закорючки текста. Затем одним ударом прихлопнул овода и в упор поглядел на гонца. Воин Суйеров, как ни пытался он замереть и затаить дыхание, невольно задрожал крупной дрожью. Ротру удовлетворённо усмехнулся. Такими все и должны являться к нему: запуганными, хнычущими, как груднички, молящими о пощаде. Граф был не столько жесток, сколь предусмотрителен. Чем сильнее страх, тем меньше вероятность нападения. Он встал – приятно лишний раз убедиться, что при каждом твоём движении, собеседник содрогается от ужаса – и подошёл к щиту, висящему на одной из стен зала. Там был изображён его отец, Ротру II Великий: всадник в стальном шлеме, верхом на коне, с обнажённым мечом в левой и щитом в правой руке. Нынешний граф сумел стать более могущественным, чем его родитель: у него было больше замков, он имел земли даже в Англии, его кузен был архиепископом Руанским, а отчимом, Роберт, граф Дрё, – братом короля Франции. Не менее знатной особой была и супруга графа, Матильда Блуаская. И всё равно он знал, что за глаза его называют Ротру III Младшим. Он нахмурился. Виноват ли он, что родился позднее, чем столь неустрашимый воин, не раз имевший случай поразить врагов своим мечом. В войнах, которые ныне вели короли Франции и Англии, Ротру III досталась не слишком почётная роль, что-то вроде хозяина постоялого двора: то Людовик VII просил у него убежища на неделю, а то и того хуже, на месяц, то Генрих II гулял в волю по его владениям. Ротру не нравилось, как расточительно обходился французский король с его пшеницей и прочими запасами, но, в конце концов, граф Блуаский был прямым вассалом Людовика, а его дочь принесла неплохие земли в приданое. Зато уж старый лис Генрих играл с ним, как кошка с мышью, то угрожая отобрать ренту от поместий в Солсбери, то приглашая к своему вечно странствующему двору в Лондон, но неизменно используя его как гонца для передачи посланий королю Франции. И сколь могущественны ни были договаривающиеся стороны, он оставался при них слугой, не имеющим права голоса, подобным тому, что ожидал сейчас его распоряжений. Граф с завистью смотрел на всадника. Придёт день, и тот помчится во главе войска, чтобы сокрушить своих противников. Ротру подошёл к двери, где дожидалась стража: