Дама из долины
Шрифт:
Концерт с Маргрете Ирене
В середине февраля Сигрюн приходит ко мне в интернат и показывает заголовок в местной газете: «Маргрете Ирене Флуед ездит с концертами по Северной Норвегии. Она одна из самых талантливых пианисток Норвегии. Ученица доктора Сейдльхофера в Вене. Приедет в Киркенес в ближайший понедельник. Будет исполнять Бетховена и др.»
— Мне об этом сообщил Гуннар. Ведь он знаком с твоим импресарио. Вот я и подумала, может, ты учился вместе с этой Флуед.
Я киваю. И думаю, что
— Мы с Маргрете Ирене были влюблены друг в друга, — говорю я. — Она была первой женщиной в моей жизни.
— И ты говоришь мне это только теперь? — Сигрюн обиженно смотрит на меня.
— Я уже тогда знал, что не останусь с ней.
— Но ты спал с ней?
— Именно это я и пытаюсь тебе сказать, — упрямо говорю я. — Можно спать с женщиной, зная, что не останешься с ней на всю жизнь.
— Юношеские бредни! — сердито говорит Сигрюн.
Но что-то в моих словах ее задевает. Как будто она сама еще не прошла эту юношескую стадию. Она как будто задумывается и смотрит на свою жизнь с той позиции, с какой смотрел я, когда все было возможно.
— Ладно, пошли, — говорю я.
Она едва заметно кивает головой.
В этот февральский понедельник мы с Сигрюн только вдвоем едем в Киркенес. Я думал, что Эйрик поедет с нами. Но у него в этот вечер репетиция с ученическим хором. Они разучивают «Hear My Prayer» Мендельсона. Я сижу в старой «Ладе» рядом с районным врачом. Сигрюн курит как заведенная.
— Почему с нами не поехала Таня Иверсен? — спрашивает она.
— У нее свои дела, — отвечаю я. — Так сказать, привилегия молодости.
— Ты говоришь как старик. Вы с нею одногодки. Могли бы даже пожениться!
— Не дразни меня!
— Потому что у тебя есть в запасе синеокая Ребекка? — спокойно спрашивает Сигрюн, глубоко затягиваясь. — Ты запутался в своих дамах, Аксель. Как я могу относиться к тебе серьезно?
Относиться ко мне серьезно, думаю я. Сколько слов я еще должен ей сказать, чтобы она воспринимала меня не как интервента или слишком молодого мужа ее сестры? Когда мы так разговариваем, мне кажется, что мы никогда не спали друг с другом.
Потому что она никогда не обнажается.
Нам о многом следует поговорить. Но слова не находят дороги между нами. Лишь когда мы уже подъезжаем к Киркенесу, Сигрюн спрашивает:
— У тебя с ней было серьезно? Ты любил ее? По-настоящему?
Что-то в ее голосе заставляет меня повернуться и посмотреть на нее. Я вижу ее профиль. И понимаю, что она вот-вот рассердится. Меня это радует. Неужели она ревнует меня? К
— Тебе действительно это интересно? — спрашиваю я. — Меньше всего мне хотелось, чтобы это была она, но так получилось. Я стремился уйти от нее, даже когда мы лежали рядом.
Несколько километров мы проезжаем молча.
— А почему?
— Почему что?
— Ты стремился уйти от нее?
— Потому что мы не подходили друг другу. Может, я и подходил ей. Но она не подходила мне.
Сигрюн долго о чем-то думает.
— И ты это сразу понял?
Я киваю.
— Но каким образом?
Я быстро глажу ее по плечу. В ней всегда появляется что-то почти детское, когда она таким образом пытается что-нибудь у меня выведать.
— Просто понял, что это ошибка. В то время она была… как клещ. Некрасиво звучит, но я чувствовал, что должен стряхнуть ее с себя.
Сигрюн смотрит прямо на дорогу. Я замечаю, что она ведет машину медленнее, чем обычно. Мы проехали еще совсем немного.
— У меня так было с Эйриком, — говорит она.
— Как так?
— Он слишком быстро решил, что я именно та женщина, которая ему нужна. Это он решил, что мы должны быть вместе. У меня никогда не было свободы выбора.
Мы очень медленно проезжаем 96 параллель.
Мне не хочется говорить. Да этого и не требуется. Сигрюн тоже предпочитает молчать. Мы достаточно знаем друг о друге, думаю я по пути к концертному залу. На этот раз мы с нею ничего не пили. Она должна будет вернуться домой. Гуннар Хёег стоит и ждет нас, но настроение не такое, как в прошлый раз. Сегодня не будет никаких вечеринок. Вид у Гуннара нездоровый. Он быстро целует Сигрюн в щеку, дружески, но сдержанно здоровается со мной. Этот вечер принадлежит Маргрете Ирене. Молодой талантливой пианистке, игру которой мы жаждем услышать. Которую занесло в самый центр холодной войны. Интересно, знает ли она, что я здесь? — думаю я. Решила подразнить меня? Или, думая так, я придаю слишком большое значение моему присутствию в ее жизни? Может, я просто безумец, поверивший, что все на этом свете вращается вокруг меня?
Нет. Я так не думаю. Таня Иверсен научила меня, что значит находиться вне центра событий. Я видел, как она ушла в тот вечер с Габриелем Холстом в отель. После этого она почти не разговаривала со мной. Должно быть, он многое рассказал ей. У меня опять появилось чувство, будто я где-то вне действительности, которое я испытал в больнице Уллевол среди тех, кто пытался уйти из жизни, и даже почти успешно, но все-таки остался в живых. И, сидя в концертном зале рядом с Сигрюн, с другой стороны которой сидит Гуннар Хёег, я вдруг понимаю, что и она тоже была там, среди пытавшихся. Мы оба знаем, что это такое, но никогда не скажем об этом друг другу.