Дама с единорогом
Шрифт:
Противники начали движение друг к другу. Они двигались медленно, а потом пружина атаки разжалась… Всхрапывая, подгоняемые шпорами, кони врезались в ряды пехоты, сокрушительным ударом ощетинившихся копий пробивая кольчуги, разнося в щепки щиты.
В снежном грязном месиве барахтались раненые. Силясь подняться на ноги, они молились, чтобы очередная атака конницы не втоптала их в твердую холодную землю.
Крепко сжав зубы, рубились солдаты, подсекая секирами ноги лошадей. Волны конницы сметали их своей тяжестью, и, израненные, каждый по-своему,
Потеряв товарищей, оставшись в одиночестве, оглядываясь по сторонам, пехотинцы искали знакомые знамёна. Если они были близко, они стремились укрыться под их сенью. Если нет, то каждый поступал по-своему. Кто-то принимал неравный бой, предпочитая умереть в бою, а не от ран в плену. Кто-то, обшарив карманы новопредставившихся, пытался скрыться в ближайшем леске. Кто-то сидел и тупо ждал прикосновения секиры смерти к своей шее.
Безусые мальчишки, парализованные страхом, взахлёб молились всем святым. Их ругали, гнали вперёд, призывая отомстить за убитых товарищей, — мол, чего расхныкались, словно бабы, умирать всё равно придётся, так уж лучше встать и показать, чего стоит хороший человек.
«Смерть — дело обычное», — успокаивали они себя. Жена и мать поголосят немного, потом смахнут слезу и скажут: «А всё-таки он погиб не так, как этот трус-сосед, который прятался от войны за женской юбкой. Нам не стыдно смотреть людям в глаза». Пройдет время, и жена забудет о почившем супруге — если, конечно, его смерть не сопряжена с материальными трудностями.
Но каждый, умирая, верил, что там, по ту сторону этой постылой жизни, им будет лучше. Верили и те, кого поднимали в очередную атаку командиры. Но, зная, что тело — темница души, всё же надеялись отсрочить свою встречу с Создателем.
Люди Норинстана храбро сражались, но не могли противостоять натиску превосходящего противника. Но граф не желал отступать: он понимал, что, проиграв, откроет неприятелю дорогу на Леопаден, а потеря родового замка была для него равносильна бесчестию.
Граф Вулвергемптонский искал Норинстана. Вопреки собственной теории «холодной головы», им руководили чувства, а не разум. Он хотел отомстить ему за смерть племянника.
Но, оказавшись лицом к лицу с тем, кого так упорно искал, Осней пришёл в замешательство. Он не знал, что делать дальше. Злость улетучилась; ему вспомнились те времена, когда они были добрыми знакомыми. Осней привык считать Норинстана надёжным человеком, верным другом, сотоварищем по пирушкам, а с привычкой нелегко справиться, нужны сильные аргументы. И он искал их, искал мучительно и болезненно.
Сомерсет Осней старался убедить себя в том, что перед ним уже не тот граф Норинстан, а Роланд с горечью вспоминал прошлые годы, когда они были союзниками, когда его честь ещё не была запятнана из-за досадной, непростительной ошибки.
— Как здоровье Вашей супруги? — наконец спросил Норинстан, сократив разделявшее их расстояние до минимума. — Кажется, она подвержена простудам?
Сомерсет кивнул. Встала перед глазами старушка-жена — сухонькая, с пожелтевшей кожей, в последние месяцы еле передвигавшая ноги. Мужественная женщина, пережившая пятерых сыновей. Жива ли?
Роланд хотел спросить о его сестре, но вовремя передумал. С его стороны было бестактно спрашивать о здоровье графини Роданн. Да и не место.
Осней молчал. Он знал, что должен, но не мог. Он думал, что твердо решился, но не мог. Будто бы они встретились в трактире, а вокруг не шелестела смерть. «Пока ты тут думаешь, предаешься воспоминаниям, он заручится тобой, как охранной грамотой», — думал Сомерсет и втайне радовался тому, что граф медлит: значит, он раскаивается в содеянном.
Когда они снова сошлись лицом к лицу, Сомерсет Осней принял решение; его больше не раздирали сомнения.
— Бог снова свёл нас вместе! — горько усмехнулся он. — Кто бы мог подумать, что мы вот так… А я ведь так доверял Вам!
— Бог свидетель, я не нарушил клятвы! — возразил Норинстан, оглядевшись в поисках потенциальной опасности.
— Я хотел бы верить, но не могу, — покачал головой граф Вулвергемптонский.
— Значит, Вы поверили Леменору, — вздохнул Роланд. — Жаль! Я думал, Вы умнее.
— Вас ждет суд.
— Суд… К чему он может меня приговорить? — усмехнулся Норинстан. — К смерти? Быть растянутым лошадьми за измену, а потом, ещё живым, повешенным. Вы мне это предлагаете, Сомерсет?
— Значит, Вы отказываетесь сложить оружие? — с горечью переспросил Сомерсет.
— Я отказываюсь опозорить честь моего рода.
— Это Ваше последнее слово?
— Да.
— Жаль! — Он помолчал и холодно добавил: — Я вынужден обвинить Вас в убийстве.
— В убийстве? — удивился Роланд.
— Как, Вы смеете отпираться?! — взорвался Осней, позабыв о благоразумии и том, что сдерживало его, мешало воспринимать Норинстана как врага. — Вы подло убили моего племянника! Я вызываю Вас!
— Стоит ли? — нахмурился Норинстан. — Мне не хотелось бы убивать человека, с которым я некогда делил кров.
— Я отправлю в Ад Вашу грязную душонку!
— Вам следовало заняться Шоуром и не вмешиваться во всё это, — покачал головой Роланд. Он сделал всё, что мог. Последние слова Сомерсета Оснея перечеркнули все его попытки. В конце концов, почему он должен, словно провинившийся мальчик, выслушивать эти обвинения? У него есть честь, и она требует отмщения.
Если до этого разум Оснея ещё пытался противиться безумной затее своего обладателя, то теперь его слабый голос заглушили гордость и задетое самолюбие.
— Наглец! Вы убили Роданна и теперь хвастаетесь, что убьёте меня!
— Как будет угодно Богу, — между делом Норинстан отпустил без покаяния душу неосторожного солдата.
— Валлийский ублюдок! — почти кричал граф Вулвергемптонский. — Ваше место рядом с Ллевелином!
— Вы уподобились собаке-Леменору? — Это была последняя попытка избежать кровопролития.