Дамасские ворота
Шрифт:
— Пожалуйста, — сказала она, — вы придете потом? Придете послушать, как мы поем?
— Если хотите, — ответил он.
Глаза у нее были бледно-голубые, как у святой Урсулы на картине Ван Эйка.
Улыбка ее погасла, словно она боялась вызвать у него раздражение. Он похлопал ее по руке и вышел на площадь. Несколько молодых людей последовали за ним.
Однажды он стал католиком, был принят в лоно церкви в храме Святого Винченцо Феррери на Лексингтон-авеню — сооружении, что тщилось пробудить в вас то ощущение, которое церковь Святой Анны рождала каждым своим камнем. Он
Теперь он не нуждался ни в чьем наставничестве и мог вместить в своей душе отринутую разницу между эллином и иудеем, мужчиной и женщиной, зависимым и свободным. «Век жизни будущей» был внутри его, представлен в его личности, доступен всем. Если они вообразили, что завладели Сефирот, удержали что-то в своих церквах, что с того?
Он принялся декламировать «Зогар». Молодые иностранцы, дожидавшиеся у Вифезды восхода солнца, стали собираться вокруг него. Пришло время открыть часть правды, подумал Де Куфф.
19
Как-то вечером в баре Финка Бэзил Томас, посредник и бывший офицер КГБ, мучил Лукаса бесконечным нытьем о своей жизни в Иерусалиме.
— Нерелигиозный парень, — сокрушался Бэзил, — чувствует себя здесь отверженным. А мог бы поехать куда-нибудь и быть евреем, если понимаете, о чем я.
— Меня это не очень волнует.
— Да и как это может волновать вас? — заносчиво вопросил Бэзил.
Заодно Бэзил Томас поделился информацией о том, что доктор Оберман расстался с бывшей женой преподобного Эриксена, незадачливого американского миссионера. По словам Бэзила, Линда Эриксен сошлась с Янушем Циммером.
— Что вы скажете о Циммере? — спросил Лукас немного погодя. — Он совершил алию [205] или просто болтается здесь?
Конечно, подумал он, то же самое можно спросить о сотнях евреев, живущих в Израиле.
— Да, он интересный парень, — согласился Бэзил, который говорил сегодня спокойно, без обычного своего бахвальства. — Очень осведомленный. Одаренный журналист.
Лукас подумал, что осторожность Бэзила является в некотором роде политической осмотрительностью, но не стал расспрашивать дальше. А Бэзил добавил:
205
То есть иммигрировал в Израиль.
— Аин [206] .
— Что такое аин?
— Ничего. Спросите Януша.
Следующая встреча была у Лукаса с Оберманом в кафе «Атара» на улице Бен-Иегуда. Доктор казался подавленным. Во время разговора они коснулись развода Эриксенов.
— Если нам нужны недовольные «Галилеяне», — хмуро сказал Оберман, — тебе следует порасспросить Эриксена. Я слышал, что он уезжает из страны.
— А его женушка?
— Линда остается с Яном Циммером.
206
Шестнадцатая буква еврейского алфавита, свое название получила от слова «a"in» (глаз, источник).
— Надо же! Как жаль! То есть… мятущаяся душа.
Оберман поднял руку, останавливая его:
— С Циммером жизнь у нее будет более захватывающей. Так или иначе, если мы собираемся побеседовать с Эриксеном, давай это будешь ты.
— Думаешь, он меня примет?
— Попытайся, — сказал Оберман. — Он переехал жить к археологу Лестрейду, в австрийскую монастырскую гостиницу. У меня есть его телефон.
Лукас записал номер и купил несколько телефонных жетонов у кассира «Атары». В гостинице никто не отвечал.
— Сходи все равно, — предложил Оберман. — Я бы пошел. Как знать, может, застанешь его врасплох.
Лукас так и сделал, отправился туда через Дамасские ворота. Австрийская гостиница располагалась в Мусульманском квартале Старого города. Проходя по фойе, он обратил внимание на огромное гипсовое распятие на стене, обшитой деревянными панелями. Глядя на него, он задался вопросом: а не висел ли в конце тридцатых годов рядышком с ним портрет фюрера на взаимно почтительном расстоянии?
Эриксен сидел среди пальм в кадках на террасе, расположенной на плоской крыше примыкающего здания. Он был не похож на того Эриксена, что предстал Лукасу на горе Искушения. Загар побледнел, похудевшее лицо напоминало череп. Торчащий кадык. Вылитый доходяга-фермер из американской глубинки.
— Доктор Эриксен… — заговорил Лукас, запыхавшийся от подъема по лестнице.
— Я не доктор, — ответил Эриксен. — Я никто.
— Извините. Я пытался дозвониться, но никто не отвечал. Я хотел поговорить с вами, прежде чем вы уедете. — (Эриксен даже не взглянул на него.) — Вы помните меня? Мы с вами разговаривали на Джебель-Каранталь.
Наконец Эриксен повернулся, медленно, защищая ладонью глаза от солнца:
— Да. Припоминаю.
— Я услышал, что вы уезжаете. И надеялся, что мы сможем поговорить.
— Хорошо, — согласился Эриксен.
— Получили предложение на родине?
— У меня нет никаких предложений. Я оставляю священническую работу.
Лукас подумал, что не стоит спрашивать, не хочет ли Эриксен поговорить об этом решении. Подобные вопросы всегда неуместны. И все же спросил:
— Почему? Не является ли ваше решение результатом работы в Галилейском Доме?
Эриксен изменился в лице, словно получил пощечину.
— Вы репортер, — сказал он.
— Ну, я пишу о событиях, происходящих в здешней религиозной жизни. И думал, вы сможете помочь мне.
— Кого вы представляете? — измученным голосом спросил Эриксен.
— Я работаю над книгой, — ответил Лукас. — О религии в Святой земле.
Обычно он такого не говорил.