Дань кровью
Шрифт:
— Мама! Славкица здесь… живая!
Он бросился к сестре, подхватил ее на руки, закружил, зацеловал ее. А девочка, напуганная, измученная, ослабевшая, ничего не понимающая, обхватила брата за шею и заплакала. Теперь она могла плакать во весь голос. А тогда, в тот страшный день, она молчала, детским умишком сразу сообразив, что ее спасет только молчание.
Когда во двор ворвались турки, Славкица увидела их в открытое окно. Услышав крики о помощи Даницы, она испугалась и заплакала. Быстро отбежала от окна и спряталась в углу, где стояла лавка, на которой она спала. Когда же один из акинджиев вошел в дом, она вся сжалась и затаила дыхание, закрыв глаза ладошками. Златка плакала, Славкица же не издала ни звука. Затем стали кричать акинджии, Славкица же продолжала молчать. Потом она очнулась и, сделав несколько шагов, очутилась у окна, выходящего на задний двор. Она вывалилась в него,
Солнце беспощадно жгло землю. Совсем не по-октябрьски. Было душно и пыльно. Пахло потом и испражнениями. Мучили жажда и голод. Уже много дней шли на юго-восток странные процессии — с обеих сторон ехали на сытых лошадях довольные и ухмыляющиеся всадники в красных фесках, просторных рубашках и зеленых шальварах, а в центре безликой массой плелись голодные и ободранные мальчишки в возрасте от семи до двенадцати лет. К ним, по мере продвижения, прибавлялись все новые и новые колонны, и вот уже мальчишек оказалось несколько сотен. Это была дань кровью, введенная несколько лет назад султаном Муратом, задумавшим провести в своем государстве военную реформу. Эти мальчишки должны были в будущем пополнить султанскую армию. Из них будет создан новый род войск — преданные султану головорезы-телохранители, вошедшие в историю под именем янычары. Ени чери — новое войско. Оно должно стать опорой и славой султана. Оно должно беспощадно и безжалостно уничтожать всех неверных гяуров, на каких укажет им султан и его приближенные. От них будут шарахаться люди, как только шарахаются от хищного зверя или нечистого духа. Но сами мальчишки ничего этого пока не знали. Они вообще не имели понятия, куда их ведут и что с ними хотят сделать. Они готовились к самому худшему — они готовились стать рабами.
Славный град Крушевац, столица державы князя Лазаря, раз в год целых три дня оглашался музыкой, весельем, шумом, перебранкой. Массивные двойные каменные стены города все это терпеливо сносили, ибо такой всегда была ярмарка. Знаменитая площадь Чор-Зукин-хан вбирала в себя в эти дни иноземных послов, рыцарей и богатых торговцев. Освятившись во время богослужения в церкви Святого Стефана, начинался торговый праздник: купля, продажа, споры о ценах, обмен товарами. Прямо на площади Чор-Зукин-хан в отдельном большом кругу ели горячее, жаренное прямо здесь на пнях мясо и пили крепкие вина, заключали сделки и обмывали хорошо идущую торговлю и богатые покупки. Причем часто все это начиналось песнями, а кончалось ссорой, а то и проломленными черепами.
По старинному обычаю, на ярмарке сначала продавалось «королевское мясо», освежеванная скотина, собранная для короля или князя в качестве налога. Причем первенство в освежевании и продаже подобного мяса разыгрывали между собой исключительно местные торговцы. Крупный и мелкий рогатый скот покупался и перекупался особенно среди мелкой властелы, которая в обмен на это давала льняное полотно, шерстяную ткань, деревянную посуду и инструменты. Нередки были на Крушевацкой ярмарке и торговцы из Сирии, Италии, Албании, Византии, Болгарии, со средиземноморских островов, и доставляли они на рынок хлопок-сырец, шелк, морскую соль.
Князь Лазарь дорожил репутацией своей ярмарки не только среди великашей и властелы, но и среди простого люда. Он хотел видеть ярмарку чистой от работорговли. Для этого он отправлял на торги шпионов и соглядатаев, с усердием и без всякой пощады хватавших торговцев, пытавшихся заключить сделки на продажу рабов с агентами из Венецианской Республики, Апулии и Сицилии. И хотя Законник Душана строго запрещал только торговлю христианскими рабами, князь Лазарь брал под свою защиту и еретиков-богомилов.
Горные влахи привозили на лошадях и ослах сыр, копченое мясо и солонину и меняли свой товар на соль, ибо они не разбирались в деньгах и не признавали их ценности.
Дубровницкие и византийские торговцы привозили оружие, конскую упряжь и оковы для пленных. В большой цене были и экзотические южные фрукты и приправы: лимоны, апельсины, инжир, всевозможные пряности. Золотые крестики, перстни, браслеты и цепочки можно было обменять на редкие ароматные духи и лекарства. Ярмарочную суматоху
Такова была эта ярмарка, гордость князя Лазаря. Нынче и он сам прошелся по рядам ее — на то была веская причина. Свою старшую дочь Мару он выдавал замуж за знатного господина, сына кесаря Бранко, владельца Косовской области Вука Бранковича. Шелка и пряности, браслеты и духи — все покупки его, которые он выбирал самолично, слуги тут же относили к лошадям и грузили в специальные корзины и сумы. Люди, встречавшиеся ему на пути, и торговцы, осчастливленные его покупкой, учтиво кланялись ему. А он шел в своем красно-зелено-белом бархатном платье, изукрашенном распустившимися лилиями и львами с раскрытыми пастями и извивающимися хвостами, а между львами и лилиями гордо запрокинули головы цапли, он шел и добродушно взирал на всю эту человеческую сутолоку, радовавшую его сердце. Он был высокого роста, с длинными вьющимися каштановыми волосами, изрезанными легкой проседью. Густые темные брови почти сходились у переносицы. Из-под них блестели большие проницательные глаза. Слегка вздернутый нос с широкими ноздрями указывал на крутой нрав и скорость в принятии решений. Но князь прекрасно умел и владеть собой, был умным и терпеливым государственным деятелем, которого не так просто было сбить с пути, ведущего прямо к цели. Светлые усы и короткая бородка обрамляли его мужественное лицо и подчеркивали решительность и твердую волю.
Князь Лазарь остановился. К нему подвели коня, любимого жеребца Серого. Князь молодцевато вскочил в седло, и конь несколько секунд, словно красуясь перед народом, прогарцевал на месте, а затем, послушный каждому движению своего хозяина, понесся вперед. Но скакать ему пришлось на сей раз недолго. Увидев впереди мрачную, скорбную и тихую толпу себров, князь натянул поводья, останавливая коня. Взмахнул рукой, давая знак остановиться и слугам. Неторопливым шагом приблизились к толпе. То, что он услышал в следующий миг, глубоко потрясло его и заставило забыть о веселье ярмарки.
— Меня зовут Исайя, — вещал сухой, седой и морщинистый старец, облаченный в черную монашескую скуфью. — Я был монахом, а теперь я старец в чине и в годах. В молодости я думал, что земля отцов для меня рай небесный, — лучшего и не желал. Я изучал мудрость древних эллинов и зрел красоты, цветущие вокруг меня. Я видел строящийся монастырь Грачаницу, видел Дечаны и церковь архангела Призренского, дороги широкие, жатвы обильные, людей здоровых и одеждой украшенных. Сегодня глаза мои другое видят: кончились добрые времена, начались злейшие из самых злых времен.
Люди, познавшие горе и исстрадавшиеся в несчастьях, слушали старца, затаив дыхание. Молча слушал и князь Лазарь. Страшная истина о Марицкой битве раскрылась ему.
— Тогда разгневался Бог на христиан, и, когда подвигнул деспот Углеша всех сербских и греческих воев и брата своего Вукашина-короля и иных великашей и пошли они в Македонию на изгнание турок-османов, не судилось им, ибо гневу Божьему никто не силен супротив стать. Турок не только не изгнали, но и сами от них убиенны были и кости их там полегли и непогребенные пребывают. И многое множество от острия меча умерших, а иные в пленение отведены были, некие же из них в бега подались. И такие нужда и злоумышления облили все города и державы наши, о каких уши не слышали и глаза не видели. По убиении же мужа сего храброго, деспота Углеши, рассыпались измаильтяне и полетели по всей земле, яко птицы по воздуху, и иных христиан мечом закололи, иных же в пленение отвели, а оставшихся смерть лютая скосила. Кого же смерть пощадила, голодом погублены были. И лишилась земля всех благ своих: и людей, и скота, и иных плодов. И нету боле князя, ни вождя, ни наставника в людях, ни избавляющего, ни спасающего, но все исполнились страха, и сердца храбрые доблестных мужей в жен слабейшие сердца переселились. В то же время и племени господ сербских конец пришел. И воистину живые позавидуют ранее умершим!