Даниэль Друскат
Шрифт:
Вскоре в деревню прибыли переселенцы. Сначала Гомолла размещал их в замке, а когда там все было забито, безжалостно реквизировал жилплощадь в хозяйских домах. «Что значит горница, господин Крюгер? Здесь поселится фрау Захер с тремя маленькими детьми. И не смейте грубить. У меня с фашистскими холуями разговор короткий! Понятно?»
Пятилетняя Розмари, старшая из девочек Захер. Нынче ее уж на коленях не подбросишь — фрау доктор! — а тогда эта негодница любила задавать вопросы, на которые так просто не ответишь: «Дядя Гомолла, почему у месяца ножек нету?»
Да, сестры Прайбиш. Ида, суматошная, с невинным взглядом. И Анна — тогда ей было около пятидесяти, на лице, как говорится, следы былой красоты, баба, во всяком случае, видная,
Она пригласила Гомоллу к себе, он согласился — Даниэль рассказывал, что сделала эта женщина и как она рисковала в самое жуткое время... Мое почтение, фрау Анна! Ваше здоровье! Сперва о житье-бытье, а там и о более личном: как же так, такая красивая женщина и не замужем? И прочее и прочее, слово за слово, и еще рюмочку шнапса, мало-помалу фрау Анне стало невмоготу во вдовьем уборе, он помог ей с застежкой, а потом — что значит не мог? — не захотел, у него ведь ко всему политический подход, а там на стене оказался портрет Бисмарка!
Сейчас ему семьдесят, волос бел, увы и ах! Седина в голову, бес в ребро — вот тебе и народная мудрость.
Что это его на такие мысли потянуло?
Внизу в земле два валуна, два скелета, давнишний привал у скал, дрожащий мальчонка, в обойме недостает двух пуль.
Что-то было у Даниэля на душе, что-то он утаивал — и потом тоже. Парень от природы мечтательный, замкнутый, всегда — как бы это сказать — овеян неуловимой тенью, не то унынием, не то легкой грустью, женщин это притягивало, так и льнули к нему. Подчас же, не умея понять парня, Гомолла думал, что на него влияет Штефан, причем плохо, это уж точно.
3. Не спеша шагая со Штефаном через чахлый лесок к липе, Гомолла украдкой наблюдал за ним.
Надо же, мальчишка-батрак, по рождению пролетарий, но было в нем нечто, беспардонная сила, что ли... на коленях должен благодарить судьбу, что тут нашлась на него управа, чем бы он стал иначе: предпринимателем или, может, менеджером-промышленником, миллионером, человеком, для социализма потерянным. Что ж, пока мог, Гомолла следил, чтобы Штефан не слишком лез на рожон, а вот воспитание Даниэля он всегда принимал близко к сердцу. Он помнит разговор, который произошел между ними году в сорок седьмом, да, в сорок седьмом — он как раз переезжал из общинной конторы, получив назначение первым секретарем Веранского райкома, а сменить его в должности бургомистра должен был некто Присколяйт, писарь... сомнительно, чтобы он сумел добиться успеха. И что получится в этой дыре из Даниэля?
Парень помогал Гомолле укладываться. Неожиданно тот ткнул его в грудь указательным пальцем:
«Поедешь со мной в Веран, я тебя устрою у наших, у товарищей. Тебе восемнадцать, пора поучиться уму-разуму, станешь, например, паровозным слесарем. Тут, в Хорбеке, ты ведь ерундой занимаешься».
Действительно, однажды ночью Штефан с этим сорванцом по жердочке разобрали телегу и снова ее собрали — у Крюгера на крыше. Даже навозом загрузили, причем в доме никто ничего не слышал. Выйдя утречком на крыльцо поглядеть, как погода, старый Крюгер не поверил своим глазам: на крыше торчала здоровенная фура навоза. Старик рвал и метал, деревня хохотала до слез. Гомолла, может, и сам не прочь был посмеяться, но проделке, к сожалению, не хватало политической подоплеки, нет, просто юнцы решили столь странным образом произвести впечатление на Крюгерову дочку.
В то время Даниэль, к неудовольствию Гомоллы, батрачил в усадьбе у Крюгера, потому якобы, что там легче всего было прокормить красавца коня. А в свободное время бил баклуши со Штефаном. Они даже обнаружили технические наклонности и сварганили из канистры для бензина и всевозможных трубок и винтиков перегонный аппарат для получения свекловичного шнапса. Агрегат действовал безупречно. В Хорбеке начались шумные празднества. Гомолла
«Итак, — сказал он, — мой мальчик, хватит строить из себя батрака, поедешь со мной в Веран, там рабочий класс за тебя возьмется».
Даниэль помрачнел.
«Я предлагаю тебе отличные перспективы, — взвился Гомолла, — а ты ведешь себя так, словно я покушаюсь на твою жизнь».
«Я хочу остаться в Хорбеке, — ответил парень, — мне здесь нравится, здесь у меня наконец появились друзья, ровесники», — добавил он, не подозревая, как глубоко обижает Гомоллу. Тот был разочарован, но ведь, в конце концов, он Даниэлю не нянька.
«Ты еще пожалеешь», — пообещал он на прощание, и действительно так оно и вышло.
Глупыш батрачил ради белокурой Хильды, вроде как тот библейский персонаж — Иаков, что ли, — работал ради дочери богатого овцевода и в результате все-таки остался с носом. А Штефан тем временем приумножал маленькое хозяйство, полученное матерью после земельной реформы в Хорбеке.
Что ж, Гомолла не потерял парня из виду, время от времени расспрашивал Присколяйта; так он в конце концов узнал, что коня — свой козырь, как он всегда говорил, — Даниэль продал старому Крюгеру, приобрел на вырученные деньги коленчатый вал, темными путями, скорее всего у Клёкнера из Западного Берлина, где же еще? Коленчатый вал поставили на полуразвалившийся трактор, и теперь — хотите верьте, хотите нет! — приятели открыли что-то вроде частной машинно-прокатной станции, позднее эти чертенята даже собрали дисковую пилу и резали строевой лес в соответствии с «Новой крестьянской программой», именуя и трактор и лесопилку «соседской взаимопомощью», то есть прикрывались прогрессивными лозунгами, и Гомолла не мог вмешаться. Зато потом отовсюду потянулся разный люд — контрабандисты, спекулянты, — чтобы воспользоваться услугами фирмы Штефан и компания. Фирма игнорировала официальные закупочные документы и никакого учета не вела. Тут Гомолла их и накрыл, обложил дружков налогом, да каким! Раз уж вы, ребятушки, занялись бизнесом, извольте расплачиваться!
С Даниэлем у него разговор особый, причем весьма серьезный: ведь в противоположность Штефану этот сорванец был членом партии и, надо думать, разбирался в классовом вопросе.
«Ой, парень, — воскликнул Гомолла, нагоняя страху, — метишь прямым ходом в капиталисты. Неужели сам не понимаешь?»
Парнишка испугался и промямлил извиняющимся тоном, что-де получал от работы огромное удовольствие.
Гомолла незамедлительно определил молодого товарища в веранскую районную партшколу. Было это где-то в начале пятидесятых годов.
Гомолла помнил, что уезжал Даниэль неохотно, но скоро увлекся и с удовольствием провел три месяца в обществе единомышленников. Вечерами он иногда заходил к Гомолле, задавал сотни вопросов: коллективизация? — все в свое время... ах, диалектические принципы... нет, мой мальчик, в том-то и дело, что кирпич валится тебе на голову не случайно, и прочая, и прочая. Старик запомнил, что особенное впечатление произвела на Даниэля вечеринка, когда один из курсантов, по профессии учитель, наизусть читал товарищам «Зимнюю сказку» Гейне... «Мы здесь, на земле, устроим жизнь на зависть небу и раю» [13] .
13
Перевод В. Левика.