Дантон
Шрифт:
– Но упаси меня боже, друзья, чтобы я проповедовал вам подобные истины!..
Еще пауза.
– Эти солдаты – наши братья. Их слепое повиновение приказам начальства – их единственная ошибка. Вооруженные, как и мы, для защиты свободы, они не предполагают, что защищают дело деспотизма!..
Голос оратора приобретает трагический оттенок.
– Завтра, когда они станут просвещенными патриотами, они будут страдать не меньше нас… Поймите: гражданская война стала бы неизбежным следствием нашего сопротивления, и этого, только
Кордельеры сидели тихо и с недоумением поглядывали друг на друга. Они не узнавали своего вождя.
Меньшинство не согласилось с оратором: оно потребовало энергичных мер.
Но авторитет Дантона взял верх.
По его предложению было решено послать делегатов в Учредительное собрание и подчиниться его арбитражу.
Это была капитуляция.
Однако даже и она не могла сиять того, что было сказано два часа назад.
Между тем улица продолжала свою молчаливую борьбу.
Час проходил за часом.
Уже давно пришли подкрепления к экспедиционному отряду, а пристава вернулись с приказом спешно заканчивать операцию, уже давно народ знал о том, что порешили его руководители.
И все же народ стоял, стоял нерушимой стеной.
Не помогали ни уговоры, ни угрозы.
Только к шести вечера, догадываясь, что Марату ничто больше не угрожает, люди, уставшие и измученные долгим ожиданием, начали расходиться.
Солдаты тотчас же заняли дом.
Как и следовало ожидать, он оказался пустым. Слуга Марата сообщил, что его хозяин ушел много времени назад и не оставил никаких распоряжений…
Взбешенные гвардейцы разгромили типографию, подняли все вверх дном и унесли те рукописи и бумаги, которые сумели найти.
У дома № 39 оставили сторожевой пост.
Дежурили и в последующие дни, вплоть до 25 января, надеясь, что журналист вернется.
Но Марат не вернулся.
Избегнув ареста благодаря стойкости и героизму своих читателей, он некоторое время скрывался у друзей, а затем тайно эмигрировал в Англию, где и пробыл до июня 1790 года.
Лишь в восемь часов возвратились делегаты кордельеров из Учредительного собрания. По их хмурым лицам сразу можно было догадаться, какой ответ они принесли.
Ассамблея обращалась к дистрикту с письмом, в котором, воздавая должное патриотизму его граждан, вместе с тем резко укоряла их за строптивость и неповиновение властям. На правах верховного арбитра Собрание предписывало кордельерам прекратить пустые разглагольствования и оказать эффективную помощь агентам Коммуны в выполнении полученного приказа…
Комиссарам дистрикта не оставалось ничего иного, как подчиниться верховной власти, что они и проделали. Было решено немедленно послать двух делегатов к Лафайету и к дому Марата с указанием, что больше не будет чиниться никаких препятствий к осуществлению декрета…
Эта мера запоздала. Солдаты разгромили типографию Друга народа ровно за два часа до того, как доблестные вожаки дистрикта дали свою окончательную санкцию…
Жорж Дантон в этот день, столь богатый событиями, вопреки обычному, рано оставил общественные дела и отправился домой. Ему не терпелось попасть под крылышко своей нежной Габриэли. Ему было плохо…
Дело Марата явилось высшей точкой революционных событий осени – зимы 1789/90 года. В день 22 января острота борьбы между Ратушей и кордельерами достигла максимального накала.
Она могла вылиться в новое народное восстание, которое сокрушило бы власть Лафайета, Байи и их хозяев.
Она могла стать шагом вперед на пути развития революции.
Но всего этого не произошло.
Благодаря нерешительности руководства, половинчатости проведенных мер, боязни выйти за рамки легальной борьбы момент был упущен и народный энтузиазм не принес тех плодов, которые мог принести.
Это значило, что крупная буржуазия получает перевес в схватке с народом, что Ратуша одерживает верх над дистриктами, что революционный подъем на некоторое время неизбежно сменится отливом.
И значительная вина за все это исторически лежит на Жорже Дантоне.
Именно здесь он впервые в полном объеме раскрыл все внутренние противоречия, заложенные в его кипучей натуре, свою боязнь перед слишком решительными действиями народных масс.
Ему же первому было суждено и поплатиться за эту двойственность и противоречивость.
Ибо, как и предвидел Байи, дело Марата с неизбежностью вызывало к жизни дело Дантона.
Злой дьявол превращается в доброго
Собственно говоря, «дело Дантона» началось уже давно: быть может, в декабре, а то и раньше. И началось оно совершенно неофициально.
Едва лишь имя Дантона стало приобретать известность, как вокруг этого имени легла тень.
Змеей поползли слухи:
– Он сумасшедший! Он выступает с вздорными проектами, один хуже другого! Он хочет подорвать всякий порядок, разрушить все нормы жизни!
– Сумасшедший? Это провокатор! Ни одному его слову нельзя верить! Он работает в тайной полиции!
– Что вы! Это английский шпион! Он, как и его креатура, Паре, продался за английское золото!
– За английское? Вполне возможно. Но за французское-то уж наверняка! Дантон – это шавка Орлеанского дома, холуй, который за хороший обед и ласковый прием в лепешку разбивается для принца Филиппа, делает все возможное, чтобы обеспечить ему престол!
– Нет, вы ошибаетесь. Дантон куплен двором. Недаром он адвокат при Королевских советах! И за свою-то должность он заплатил деньгами, полученными из королевской шкатулки!