Дар Гумбольдта
Шрифт:
— Точно, Док действительно был с ней.
— Когда Док умер, мама собиралась позвонить вам. Она говорит, что теперь вы единственный человек, с которым она может поговорить о прошлом. Иногда она хочет что-нибудь вспомнить, но не может. На днях она не смогла вспомнить город, где жил ее дядя Ашер.
— Ее дядя Ашер жил в Падьюке, штат Кентукки. Я обязательно позвоню ей. Я любил вашу мать, мисс…
— Мэгги, — подсказала она.
— Мэгги. Вы унаследовали ее фигуру. Я никогда не видел такой совершенной фигурки, да еще где — в тюрьме. У вас тот же овал лица и зубы, чуть коротковатые, и та же улыбка. Ваша мать была красавицей. Я взволнован, так что простите мне эти слова, но, если бы я смог все эти сорок лет обнимать вашу мать каждую ночь, в качестве ее мужа, конечно, тогда мою жизнь можно было бы считать полностью состоявшейся, успешной, а вместо этого вышло сами видите что. Сколько вам лет, Мэгги?
— Двадцать пять.
— О господи! — воскликнул я, а она стала смачивать мои пальцы ледяной водой из крана. Мои руки очень чувствительны к женским прикосновениям. От поцелуя в ладонь я могу потерять голову.
Она отвезла меня домой на своем «фольксвагене», немного поплакав по дороге. Возможно, думала о том счастье, которое мы с ее матерью упустили. А я пытался понять, когда же наконец я смогу подняться выше всего этого, всех этих второстепенных, полупризрачных, опустошительных и случайных людей, и буду готов перейти в высшие миры?
* * *
Итак,
Но повидаться с ней я отправился не сразу. Меня ждали сотни неотложных дел.
Последние дни в Чикаго прошли в спешке и суете. Словно наверстывая часы, отнятые выходками Кантабиле, я жил по напряженному графику. Мой бухгалтер Мурра уделил мне целый час своего времени. В своей навевающей умиротворение конторе (с обстановкой от Ричарда Химмеля [316] ), выходивший окнами на зеленоватую гладь реки Чикаго, Мурра сообщил, что ему не удалось убедить Налоговое управление в том, что нет причин возбуждать против меня дело. Расценки у него были высокими. Не получив ровным счетом ничего, я задолжал ему полторы тысячи. Выйдя на улицу, я обнаружил, что стою, окутанный мраком Мичиган-авеню, как раз перед магазином осветительных приборов, что рядом с Вакер-драйв. Это место, полное оригинальных новинок и ламп всех цветов и форм, всегда притягивало меня, и я купил 300-ваттный рефлектор. Я не испытывал в нем ни малейшей надобности. Да к тому же собирался уезжать. Зачем он мне понадобился? Эта покупка просто высветила мое состояние. Я продолжал обставлять свой уединенный приют, свое убежище, свой Форт-Дирборн в глубине индейских (в смысле материалистических) территорий. Кроме того, меня сковывал предотъездный страх — взревут реактивные двигатели, и самолет оторвет меня от земли со скоростью двух тысяч миль в час, но куда я полечу и зачем? Причины для столь поспешного отъезда оставались неясными.
316
Химмель Ричард — поставщик антикварной и декоративной мебели в Чикаго.
Так что покупка лампы не слишком помогла. Гораздо больше успокоения подарил мне разговор с доктором Шельдтом. Я расспрашивал его о Духах Формы, о Силах, известных в иудейской древности под другим именем. Эти вершители судеб давным-давно передали свои полномочия и власть Началам, Духам Личности, которые во вселенской иерархии стоят на одну ступень ближе к человеку. Однако некоторые из Сил-раскольников, игравших малозаметную роль в мировой истории, веками отказывались уступить власть Началам. И не давали развиваться новому типу сознания. Упрямые Силы больше соответствуют ранним стадиям эволюции человека, они обусловили стремление к племенной обособленности и живучесть крестьянского сознания, они породили ненависть к Западу и модерну, они поддерживали атавистические проявления. Интересно, а нельзя ли применить это объяснение к России, где в 1917 году под маской революции возобладала дремучая реакция; а может быть, и за приходом к власти Гитлера также стоит битва между этими Силами и Началами? Нацисты тоже проголосовали за новое лицемерие. Но нельзя обвинять русских, немцев, испанцев и азиатов во всех смертных грехах. Ужасы, таящиеся в свободе и обновлении, воистину устрашают. Вот потому-то Америка в глазах всего мира представляется такой высокомерной и жестокой. А в глазах Америки некоторые страны выглядят поразительно и безнадежно скучными. Продолжая борьбу за нерушимость собственной инертности, русские создали ни с чем не сравнимое по скуке и запуганное общество. А Америка под контролем Начал, или Духов Личности, сотворила независимые современные индивидуальности, полные взбалмошности и безысходности свободы, и заразила их сотнями болезней, неведомых в бесконечную крестьянскую эпоху.
После беседы с доктором Шельдтом я повел своих дочерей, Лиш и Мэри, на рождественскую мистерию — Дениз применила обманный маневр, дав мне послушать по телефону их рыдания. Однако представление оказалось на удивление захватывающим. Я очень люблю театральные постановки, срывающиеся голоса, пропущенные реплики и дурацкие костюмы. Все хорошие костюмы — они в зрительном зале. И сотни взбудораженных детей, приведенных мамашами, большинство которых показались мне тигрицами самого изысканного вида. Разодетыми и надушенными до невозможности! «Рипа ван Винкля» [317] представили в виде одноактной пьески перед началом основного представления. Мне это обстоятельство показалось многозначительным. Можно, конечно, проклинать гномов, напоивших Рипа, но у него и без них было достаточно причин напиться до беспамятства. Бремя чувственного мира для некоторых людей слишком тяжело и с каждым днем становится только тяжелее. Хочу сказать, что двадцать лет сна тронули мое сердце. В тот день оно оказалось очень восприимчивым — волнения, предчувствия проблем и раскаяние сделали его чутким и уязвимым. Глупый старый греховодник оставляет двоих детей, чтобы последовать за явной авантюристкой в развратную Европу. Вместе с другими немногочисленными отцами, оказавшимися в зале, я почувствовал, насколько ужасен этот поступок. Меня окружала стена женского осуждения. Представления всех этих женщин проявлялись самым очевидным образом. Например, я ясно видел, как возмущает матерей образ миссис ван Винкль, этакой Американской Стервы старинного образца. Сам я не разделяю такого рода представления об американских стервах. Однако матери злились, они улыбались, чтобы скрыть неприязнь. Впрочем, простодушные дети кричали «ура» и хлопали в ладоши, когда Рипу сказали, что его жену хватил удар во время одного из приступов ярости.
317
Рип ван Винкль — герой одноименной новеллы Вашингтона Ирвинга (1819). Житель колониального Нью-Йорка, в лесу гномы опоили его волшебным зельем, от которого он проспал 20 лет и проснулся уже в независимой стране.
Я задумался над высшей значимостью всего этого, что совершенно естественно. Для меня главный вопрос звучал так: как бы провел эти двадцать лет Рип, если бы гномы его не усыпили? Конечно, у него оставалось исконное право каждого американца охотиться, ловить рыбу и бродить по лесу с собакой — как у Гекльберри Финна на Далеких Землях. Следующий вопрос оказался еще более личным и сложным: что бы делал я, если бы моя душа не спала так долго? Среди суеты и визга, аплодисментов и восторженных возгласов малышей с такими невинными личиками, таких благоуханных (даже газы, неизбежно извергаемые толпой детворы, приятно вдыхать, если делать это по-отечески), таких спасительных , я заставил себя остановиться и ответить — просто обязан был сделать это. Если верить одной из брошюр, которую дал мне почитать доктор Шельдт, сон — вовсе не пустячное дело. Наше нежелание выходить из состояния сна основано на стремлении избежать предстоящего откровения. Определенные духовные сущности вынуждены проявлять себя через человека, и ускользая от них, ведомые желанием вздремнуть, мы обманываем их ожидания и бросаем на произвол судьбы. Наша обязанность, говорится в этой
318
Магид — ангел, посредством которого раввин Каро получал божественные откровения.
319
Каро Иосиф бен Исраэль (1488-1575) — иудаистский ученый и кодификатор, каббалист.
320
«Путешествие паломника» — роман английского писателя Джона Беньяна (1628-1688).
Сидя в театральном зале, я стал представлять, что духи рядом, что они пытаются подобраться к нам, что от их дыхания красные цвета на куцых детских платьицах становятся ярче, как пламя от кислорода.
Потом дети подняли крик. Рип, шатаясь, выбрался из-под кучи нападавших на него листьев. Зная, с чем он столкнется, я застонал. Все дело в том, не впадет ли он снова в спячку.
Во время антракта я случайно натолкнулся на доктора Клостермана из Сити-клуба. Того самого, который в сауне убеждал меня обратиться к пластическому хирургу и что-нибудь сделать с мешками под глазами — какую-нибудь простенькую операцию, которая омолодит меня на много лет. Я только и сумел, что холодно кивнуть ему, когда он со своими детьми подошел к нам. Он сказал:
— Что-то последнее время вас не видно.
Что ж, я действительно давно не появлялся в клубе. Но минувшей ночью, забывшись в объятиях Ренаты, я снова видел во сне, будто играю в пэдлбол как чемпион. Во сне мой мяч, посланный ударом слева, коснулся левой стены корта и, подкрученный так, что его невозможно отбить, упал в угол. Я обыграл Скотти, сильнейшего игрока в клубе, а еще непобедимого грека-хиропрактика, худого, атлетически сложенного, ужасно волосатого, косолапого и яростного противника, у которого в реальной жизни я не выиграл ни одного очка. Но на корте своего сновидения я был тигром. Так что во сне, полном чистейшей бодрости и неслыханного напора, я преодолевал свою инертность и сонную вялость. Во всяком случае, во сне я совершенно не собирался признавать себя побежденным.
Когда в фойе я погрузился в эти размышления, Лиш вдруг вспомнила, что принесла мне записку от своей матери. Я вскрыл конверт и прочел: «Чарльз, моей жизни угрожали!»
Выходкам Кантабиле нет конца! Прежде чем похитить Такстера и меня на бульваре Мичиган, возможно, как раз тогда, когда мы восхищались прекрасным зимним пейзажем Моне, Кантабиле разговаривал по телефону с Дениз, занимаясь своим любимым делом, то есть угрозами.
Однажды, говоря о Дениз, Джордж Свибел объяснил мне (хотя, зная его Естественную Систему, я и сам мог придумать такое объяснение): «Для Дениз вся сексуальная жизнь заключается в борьбе с тобой. Не говори с ней, не спорь, если не хочешь доставить ей удовлетворение». Безусловно, угрозы Кантабиле он объяснил бы похожим образом: «Такой уж у этого сукина сына способ съезжать с катушек». Но вполне возможно, что в воображении Кантабиле, постоянно смакующем смертельные исходы, в его воображаемой роли высокопоставленного посланца Смерти, таилась также и другая цель: разбудить меня — «Брут, ты спишь?» и прочее. Вот что пришло мне в голову в полицейской машине.
И сейчас он действительно сделал это.
— Мама просила, чтобы я ответил? — спросил я малышку.
Лиш посмотрела на меня широко раскрытыми аметистовыми глазами, точь-в-точь как у матери.
— Она не сказала, папа.
Дениз, несомненно, уже сообщила Урбановичу, что ей грозили смертью. Это решит вопрос с судьей. Я не вызвал у него ни доверия, ни симпатии, так что он определенно наложит лапу на мои деньги. Мне следовало забыть о них, эти доллары уже пропали. И что теперь? Я снова стал, как обычно, торопливо подсчитывать на ходу, что мне удастся сбыть: тысяча двести тут, тысяча восемьсот там, продажа моих великолепных ковров и «мерседеса» — по очень невыгодной цене из-за серьезных повреждений. Насколько мне было известно, Кантабиле сидел на углу Двадцать шестой и Калифорния-авеню. Я надеялся, что он получит там свое. В тюрьме убивают массу людей. Может быть, кто-нибудь убьет и его. Только я не верил, что он долго пробудет за решеткой. Выкрутиться сейчас легче легкого, и скорее всего ему дадут еще один условный срок. В наше время суды раздают условные приговоры так же щедро, как Армия спасения — булочки. Впрочем, все это неважно, я уезжаю в Милан.