Дар полночного святого
Шрифт:
Альберт нашел прекрасный предлог, чтобы отстраниться от происходящего в доме - он увлеченно работал над бесконечными мемуарами, закрываясь у себя в кабинете.
Инга и не привыкла делиться с мужем своими проблемами, а подружкам плакаться не любила. Вот похвастаться, пощеголять, поделиться сногсшибательными впечатлениями - это другое дело. А какие теперь впечатления? Алина да Денис все больше молчат и сидят дома. Появляться на людях не хочется, в волосах седина на палец пробилась, руки запущенны, который день без маникюра.
"Так жить нельзя", - строго сказала
Приободрившись, Инга привела в порядок лицо, волосы и поехала в театр, предвосхищая, как внимательно и безжалостно станут рассматривать её бывшие коллеги - уж очень многих она тогда заставляла завидовать, ревновать.
Да и сейчас все у неё складывается совсем не плохо. Не плохо - хоть пытай! Зять преуспевает в сфере предпринимательства, а там, всем известно, криминал в порядке вещей. А что с перспективами материнства не все у Алиночки ладится, так это никому знать не следует. Инга Лаури - как всегда, на коне! С гордо поднятой головой, в разлетающейся на ходу норковой шубе, она выпорхнула из автомобиля у подъезда театра. И тут же попала в объятия.
– Душа моя, Инга!
– Бросилась к ней Таня Апраксина, превратившаяся из пылкой комсомольской заводилы в дебелую купчиху.
– Расцвела!
– Оглядела её Инга.
– Прямо Кустодиев.
– Так ведь муж бизнесменом стал!
– Апраксина под прикрытием благожелательного любопытства провела мгновенную ревизию Ингиных увядающих прелестей. Та неспешно поправила прическу перед большим зеркалом, блеснув бриллиантами в свете хрустальных бра.
– Дети поглощены работой и развлечениями. Большие деньги - большие удовольствия. Но и масса проблем - Они вошли в фойе, кивая знакомым.
– А в нашем театре-то что новенького?
– Огляделась Инга.
– Ой, и не говори! Чуть ли не Хосе Карерроса по контракту хотят приглашать. А свои все разбежались... Да. кстати, Вальку Бузыко помнишь?
– Ну?
– Подняла брови Инга.
– Допился. Скоротечный рак. Лежит в Боткинской. Жена говорит, безнадежен. А ведь не старый мужик.
– Жаль...
– безразлично обронила Инга.
– Хороший был голос.
Но с этой минуты она уже ничего не слышала и не замечала, словно ударил гонг, призывающий её к ответу. Нет, - так пронзительно раздавался звонок в актерской уборной, зовущий на сцену. Мигала надпись "Выход!" И все обмирало внутри, подкашивались колени, а спина не гнулась, как у древнего паралитика... Попав в свет рампы, беззащитная перед настороженной темнотой зала, Инга на секунду замирала, - возможно, это была короткая смерть. Но тут же с новой силой ударяло сердце, одеревеневшая от страха женщина куда-то пропадала. Рождалась другая - легкая, великолепная, словно
– Балерина!
...На следующий день Инга сидела у постели Вальки в двухместной палате нового корпуса. На соседней кровати богатырски храпел краснощекий амбал.
Глаза Вальки запали, выгорели, словно отцветшие васильки, обрюзгшее лицо приобрело землистый оттенок. Сквозь редкие волосы просвечивало темя.
– Кого я вижу!
– Он попытался привстать, но с кашлем упал на высоко поднятые подушки.
– Не суетись. Я соку принесла, сливки, какие-то витамины заграничные. Свободные радикалы из организма выводят, то есть шлаки.
– Инга села на обитый дерматином стул, изящно забросила ногу на ногу, привычно оттягивая носок.
– Из меня все радикалы и так вышли. Тридцать кэгэ сбросил - это с нового года! Ни фига себе, бронхит... Вон, Колька храпит - 95 кг. А говорят, рак.
– Опасливо покосившись на соседа, прошептал Валентин.
– У меня худоба нервная. От тоски сохну. Знаешь, почему?
– Он подмигнул. Радости лишили, совсем. Ни капли во рту с праздников не было... У тебя с собой, случаем, нет?
– Только духи, - кивнула Инга на маленькую кожаную сумочку.
– В следующий раз непременно прихвачу коньячок, - вреда от него не будет.
– Умная ты баба, Ингушка! И красивая - словно не прошли годы...
– Он сосредоточился.
– Сколько мы с тобой отмахали, а?
– Четверть века.
– Ты что!
– Валентин погрустнел.
– Неужели все и вправду минуло? Вдруг отсюда не выйду? Говорят, тлеющее воспаление легких, обострился бронхит. А я не верю! Боли в спине жуткие... И все колют что-то, колют, а я сплю, сплю...
– Промелькнувший в глазах Валентина страх сменился надеждой.
– Как поправлюсь, в Гнесинку на преподавание пойду.
– Хорошая идея. Ты классный вокалист, Валь. Такого тембра, диапазона и в Италии поискать...
– Ну ты чувствуешь хватку развитого капитализма!?
– Оживился Бузыко. Все уши прожужжали - Доминго, Каррерос, Паваротти... И там они и здесь! Уж и не знают, куда сунуть! Умеют они звезд лепить... Да с такими бабками можно и две октавы взять... Но ведь я не хуже пел, Ин?
– Подавляя кашель, больной прикрыл лицо платком.
– Лучше, Валь. Это все знают.
– Инга нарочито бодро принялась наводить порядок на тумбочке, где стояли пузырьки, чашки, блюдечко с обкусанным печеньем, пакеты йогурта и сока. Она не хотела видеть, как Бузыко плачет. Не его это, бабника и жизнелюба, дело. Не умел Валька Бузыко нюни распускать.
– Аппетита нет, представляешь?
– Бодро высморкался Валентин.
– Раньше от кормушки за уши не оттащишь, а теперь и холодильник забит, и тумбочка... Понимаешь, думал, - осточертело петь. Ну, что угодно, хоть сортиры привокзальные чистить, только на сцене в хоре не толкаться. Меня ж из второго состава давно выперли. На подпевках держали. А я не мог! Не мог смотреть, как Лешка мою партию поганит! Вижу, напрягся он весь и вот-вот от натуги на си-бемоль лопнет. А меня тянет, ну прямо как толкает кто: выйди, Валька, покажи класс... Вышел однажды... И выпивши был не особо!