Дарий
Шрифт:
– Живой Нидинту-Бел был бы камнем преткновения между персами и вавилонянами, – пояснил Гобрий. – Я все разузнал. Нидинту-Бел действительно был побочным сыном царя Набонида, и потому живой он был бы вдвойне опасен нам.
– Из-за тебя я нарушил данное мною слово, – негодовал Дарий. – Я стал обманщиком пред людьми и пред богами. Ты хоть понимаешь это?
– Царь, Нидинту-Бел умер не по твоему приказу, – продолжал оправдываться Гобрий, – его кровь на мне. И боги, скорее всего, разгневаются на меня. Поверь, я действовал против твоей воли, но ради твоего же блага. Ты не знаешь здешних людей, а я
– И все-таки ты поступил нехорошо, Гобрий, – укоризненно покачал головой Дарий.
Не желая ссориться со Статирой, царь повелел своей свите судить Гобрия и вынести ему наказание. Дарий даже вышел из зала, чтобы судьи чувствовали себя свободнее.
К удивлению царя, Гобрий не только не был наказан, но его оправдали большинством голосов.
«По приказу Нидинту-Бела было убито столько персов, что за это Нидинту-Бел должен бы трижды умереть в муках, поэтому вина Гобрия не перевешивает всех злодеяний мятежника», – таков был вердикт судей.
Дарий не был огорчен или рассержен по этому поводу, ибо в Вавилоне Гобрий был для него самым незаменимым человеком. Дариев тесть не только прекрасно разбирался во всех местных обычаях, он также умел разговаривать и с вавилонскими жрецами, и с родовой аристократией, и со здешними сообществами купцов. Причем Гобрий действовал не только угрозами и силой. Он часто пускался на хитрость, не чурался и коварства, дабы поссорить халдеев с амореями, сделать местных иудеев врагами тех и других, ибо все это было во благо персам.
Дария лишь смутило предсказание лечившего его знахаря-халдея. Тот, узнав о казни Нидинту-Бела, поведал царю, что отныне линия его судьбы проляжет таким образом, что в будущем Дарий станет виновником смерти родного отца. На вопрос царя, можно ли как-то избежать этого, старик халдей ответил, что можно – нужно лишь казнить Гобрия той же смертью. Свое утверждение знахарь подтвердил ему одному ведомыми вычислениями движений небесных светил, видимых в декабре и влияющих на судьбу Дария.
Полагая, что знахарь таким образом желает запугать его и отомстить за Нидинту-Бела, Дарий не последовал его совету, сказав, что не может идти против воли своих судей, которым сам же дал право решить участь Гобрия.
– Что ж, царь, ты сам выбрал свою судьбу, – прошамкал старый волхв и немедленно покинул дворец, не взяв денег за лечение.
Больше Дарий его никогда не видел.
Глава четырнадцатая
В месяце нисанну
Гобрий без особого труда сумел убедить Дария в необходимости занять царский трон в Вавилоне.
Кир Великий включил Вавилонское царство в состав своей державы на правах унии, сохранив за вавилонской знатью и жречеством все привилегии, но царем Вавилона сделал своего сына Камбиза. Со дня смерти Камбиза и до воцарения в Персии Дария вавилонский трон пустовал.
– Для вавилонской теократии пустующий царский трон есть источник всех бед, мыслимых и немыслимых, – пояснил Гобрий Дарию. – Ведь вавилонский царь не просто верховный военачальник и судья, но прежде всего помазанник божий. Не вавилонская знать, но бог Мардук вручает власть царю, и он же ежегодно весной продлевает полномочия царя. Дабы Тигр и Евфрат вовремя разливались и в мире царил порядок, на вавилонском троне должен сидеть избранник Мардука, ответственный за все это.
Чтобы вавилоняне действительно признали Дария своим царем, ему следовало пройти весь обряд восхождения на царство, а для этого было необходимо дождаться начала года по вавилонскому календарю. Новый год в Междуречье начинался в марте, поэтому у Дария оставалось время, чтобы хоть немного подучить арамейский язык, на котором в Вавилоне разговаривают все от мала до велика.
– Все священные обряды в Вавилоне совершаются на арамейском наречии, – наставлял Гобрий Дария. – Персидский царь не должен выглядеть ничего не понимающим истуканом пред взорами многих тысяч вавилонян. Да и в будущем арамейский язык пригодится тебе, царь, для общения с вавилонской знатью. Эти гордецы вряд ли станут учить фарси.
Дарий с увлечением взялся за изучение доселе чуждого ему языка, который по древности, говорят, превосходил многие другие языки, в том числе его родной – фарси.
В январе в Вавилон примчались гонцы из Персиды и Мидии.
Арсам извещал внука о том, что Вахьяздата возмутил множество простого народа и провозгласил себя мстителем за убиенного Бардию, а также спасителем державы Ахеменидов от засилья родоплеменных вождей и царских сатрапов. Поскольку Дарий отменил все послабления по уплате налогов, введенные Бардией, бедный люд толпами повалил под знамена Вахьяздаты, видя в нем единственного защитника от произвола и жестокостей сборщиков податей. К тому же у всех на памяти были недавние действия гаушаки, который во главе тифтаев без устали разыскивал скрывающихся от правосудия взяточников и казнокрадов, невзирая на их знатность.
В короткий срок Вахьяздате удалось собрать войско в двадцать тысяч человек. И хотя его воины были плохо вооружены, он тем не менее уже захватил около ста селений и несколько городов в Персиде. Военачальники Арсама пытались изловить изменника, но сами один за другим угодили в ловушку и были казнены Вахьяздатой, у которого повсюду были верные сторонники среди простолюдинов. Теперь Арсам собирался сам возглавить войско, дабы в одном решительном сражении покончить с Вахьяздатой.
Не менее тревожные известия приходили и из Мидии.
Гидарн сообщал Дарию, что все мидийские племена объяты смутой.
Среди мидян объявился некто Фравартиш, объявивший себя внуком царя Астиага. Мятежные мидяне собрали столь большое войско, что заняли все долины и перевалы вокруг Экбатан. Гидарн просил Дария прислать ему подкрепление.
Не успел Дарий прийти в себя от этих сообщений, как очередной гонец доставил ему еще одну тяжелую весть: восстала Маргиана. Во главе восставших стоял некий Фрада из местной знати, который вдруг объявил себя ни много ни мало Бардией, сыном Кира, якобы спасшимся от убийц.